может быть, тоже обидела кого-нибудь?

— Всех!

— Тогда в чем же дело?

— Нужно начинать все сначала. Среди людей, которых я не знаю. Здесь для моих близких я все еще ребенок, а для остальных — дочь генерала Граменова.

— И дело только в этом? — прошептал Велико.

— Неужели этого мало? — высвободилась из его объятий Сильва. — В глаза говорят одно, а за глаза — другое...

— Старые истины, — вздохнул Велико. — Так ведь мы живем среди людей, а не среди зверей. Можно добиться, чтобы все стало одинаковым, но мышление, восприятие мира...

— Плевать мне на мир, отец, если в душе пустота. — Сильва закрыла чемоданы и поставила их у стены. — Спросил ли ты меня хоть раз, что я думаю о вас, о вашем поколении?

— Смешной вопрос! Что ты можешь думать о нас? — в голосе отца появилась шутливая нотка. — Мы для вас ясны! Ваше поколение — другое дело...

— Если вы все такие, то почему же я ни разу не видела, чтобы вы собрались вместе — ты, дядя Павел, дядя Драган и другие ваши друзья? Оправдываетесь работой, занятостью, избегаете друг друга, потому что слишком хорошо знаете себя. А что должны сказать мы? Мы не знаем ни вас, ни самих себя. Только чувствуем, как вы стремитесь втиснуть нас в свое русло, чтобы мы мыслили, как вы, жили, как вы, чтобы не видели существующих между вами противоречий. Не убийственно ли это, отец? Я задыхаюсь от всех этих забот, от вашего «внимания», от своего положения.

— Ты озлоблена, моя девочка!

— Вряд ли! И для злобы нужны силы. Может быть, ты помнишь, сколько мне лет?

— Двадцать семь. Знаешь, мне позвонили сегодня, попросили, чтобы вечером я был дома, придут сваты.

— Кто? — удивленно посмотрела на него Сильва.

— Некто Чалев. Кажется, ты знакомила меня с ним. — Он обрадовался тому, что нашел точку соприкосновения.

— А тебе не сказали, что его избили и потом вышвырнули из этой квартиры? — холодные нотки снова послышались в ее голосе.

— Ничего не понимаю!

— И не нужно! Ты меня ищешь, чтобы я рассказала тебе о прошлой ночи, о моих «оргиях»? Хорошо, слушай. Двадцатая операция, которую я сделала, оказалась удачной, и мне захотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью. Тебя никогда нет дома, одни подлизываются ко мне, потому что я твоя дочь, другие гробят солдат, ищут свою истину, пока сами не умрут, но меня никто не спросил, чего мне стоила эта операция.

— Перестань!

— Я думала, что хоть ты меня выслушаешь! — Сильва закурила, но отец выхватил сигарету из ее рук и раздавил в пепельнице. — Это теперь не имеет значения.

— Стыжусь за тебя! — не выдержал Велико. Он хотел поговорить с ней спокойно, но понял, что не сможет: сдают нервы.

— Наконец-то!..

— Хочешь захлопнуть за собой все двери? — заметил ее иронию Велико.

— А какая же из них открыта, отец?

— Безумие! С этого вечера ты не будешь больше спать в чужих квартирах! — наконец не выдержал он. У него все ныло внутри.

— И об этом тебе уже доложили.

— Своими глазами видел.

— Отец, отец!..

— И никакого отъезда! — остановился в дверях Велико. — Сегодня вечером я вернусь раньше. Приготовь ванну.

Сильва подошла к нему, взяла за руку.

— Ты ненавидишь меня? — спросила она.

— Ненавижу самого себя!

— Ты очень устал, — сказала она и подумала о своей усталости. — Хорошо, хорошо... Я уеду позже. Нужно!..

— Не повторяй. Я все понял и без твоего объяснения. — Дрожа как в лихорадке, он вышел на улицу. Только что показавшееся осеннее солнце припекало. Он направился к штабу. У него из головы не шли слова Сильвы. Она уедет, и он останется в полном одиночестве. Выяснилось, что он мешает. А не мешает ли он и в армии? Нужно ли ждать, когда ему об этом скажут, или он сам определит самый подходящий момент для своего ухода с честью, через парадные ворота? Он оглянулся. Улицы города были все те же, только люди уходили из жизни один за другим и человек не замечал, как редели ряды его сверстников. Эти мысли впервые посетили его, и он ощутил их тяжесть, их неумолимость.

Кирилл искал Венету дома, но не застал. Она сказала ему позвонить в десять, а сейчас уже одиннадцать. И в редакцию звонил, но никто ему не ответил. А ему так нужно было ее увидеть.

За прошедшую ночь Кирилл передумал о многом... Когда ему исполнилось десять лет, в один из воскресных дней дядя надел на него новый костюм, вручил ему цветы и сказал:

— Возьми! Ты их понесешь. Сегодня мы пойдем в одно место, о котором ты никогда не должен забывать.

Кирилл прижал букет к груди. В других случаях он всегда спрашивал, куда они пойдут, но таинственность слов дяди ввела его в заблуждение и он старался лишь не отстать, не выпустить руку Щерева.

Мальчик очень удивился, когда они оказались на городском кладбище.

— Положи цветы на эту надгробную плиту, — неожиданно хрипло прозвучал голос его дяди. — Стань на колени и целуй землю! Ту землю, из которой ты создан.

Кирилл, как во сне, положил цветы на плиту, опустился острыми коленками на начавшую подсыхать вязкую почву и только после того, как прикоснулся губами к утоптанной земле, поднял глаза и прочел на каменной плите:

«Подпоручик Кирилл Чараклийский

Цанка Щерева (Чараклийская)».

Кирилл задрожал. Он стоял на той земле, в которой покоились его мать и отец. Этот камень, привезенный с гор и установленный здесь, показался ему таким грубым и непривлекательным.

— Тебе исполнилось десять лет, — продолжал тихим, но повелительным голосом его дядя. — Теперь ты уже мужчина и должен все знать. Твои родители стали жертвою тех, кто ныне управляет страной. Коммунисты их убили. Ты никогда не должен иметь с ними ничего общего. Ты сын героев. И всю жизнь должен быть их последователем.

После этих