– Кому вы носили бумаги еще?

Барон опять ерзал на лавке, а Рутт замолчала.

– Ну, не тяни, – устало говорил кавалер. – Все равно скажешь, а от того, что тянешь, я только злее буду.

– Жиду Винхелю, – наконец произнесла она.

– И что вам сказал жид Винхель?

– Как увидел эти бумаги, так руками замахал, сказал, что знать о них ничего не хочет.

Волков закрыл глаза, сидел, вертел головой, разминая шею. Господи, как хорошо было бы откинуться сейчас на спинку, да у лавок нет спинок. А барона будто разжигает, начал он было Волкову в ухо шептать:

– Надо взять ее секретаря и…

– Барон, – прервал его Волков, – не шепчите в ее присутствии ничего, мне кажется, что она все слышит. Слух у них лучше, чем у крыс.

Барон осекся на полуслове, замолчал, стал коситься то на ведьму, то на Волкова. Теперь он еще больше уважал кавалера. Фон Виттернауф не знал, что об этом удивительном слухе, как и о кошачьем ночном зрении, Волкову прочел монах в своей книге в разделе про ведьм.

– А почему Вильма принесла бумаги тебе, – вдруг спросил он у ведьмы, – почему старухе и Анхен не отнесла?

– Анхен взяла бы четыре доли из пяти, – отвечала Рутт нехотя, – она всегда так брала за бумаги, а я только половину, поэтому сестры ко мне ходили.

– Сестры? – встрепенулся кавалер. – Кого ты называешь сестрами?

Ведьма глядела на него с ненавистью и ничего не отвечала.

– Если хоть слово соврала, приду и шкуру спущу, – сказал Волков, вставая из-за стола. – Монах, Сыч, тут останетесь, с ней. Откроет рот, говорить начнет, Сыч – придуши ее. Не церемонься. Максимилиан и вы, господин барон, пойдемте со мной.

Узнав у стражи, где сидит секретарь Вилли, они пришли к нему. Этот человек спокойно спал и теперь щурился от слабого огня лампы. Казалось, он вовсе не был удивлен ночным визитом.

– Вильма приносила тебе документы в кожаной сумке, – без предисловий начал Волков. – Куда дел?

– Были документы, – сразу согласился секретарь, – одиннадцать писем от…

– Не нужно. Молчите, – прервал его барон. – Слышите, молчите!

– Да-да.

– Куда дел? – повторил вопрос кавалер.

– Носил их Винхелю.

– Кто он?

– Жид, банкир из дома Хиршей.

– И что он?

– Ничего, как имена в бумагах увидел, так мне тотчас вернул, даже читать не стал, – спокойно рассказывал секретарь Вилли.

– Ну и куда потом вы их дели?

– Никуда, Рутт хотела еще другим людям показать, а я как знал, говорю ей: госпожа, не стоит с ними связываться, больно опасные бумаги.

– Куда потом их дели?

– Вернули Вильме, сказали, чтобы сожгла.

– И что? Сожгла? – задал Волков последний вопрос.

– Я сам того не видел, но думаю, что я ее напугал, думаю, что она послушала меня, – отвечал секретарь Вилли.

Больше вопросов не было. Волков пошел из камеры, следом вышли Максимилиан и барон.

Фон Виттернауф поймал его за локоть, остановил прямо в темноте коридора, жестом показал Максимилиану идти одному, а сам зашептал:

– Что вы собираетесь делать дальше?

– А что тут еще можно сделать? Будем молить Бога, чтобы Вильма сожгла бумаги. В любом случае нам их не сыскать.

– Я не про бумаги, – как-то зловеще сказал барон. – С ними все ясно.

– А про что? – не понимал кавалер.

– Что будет с ведьмой и секретарем?

– Инквизиция ими займется, – пожал плечами Волков.

– Да вы с ума сошли? – зашипел барон. – Даже не думайте, что это возможно. Ни в коем случае вы не должны допустить, чтобы они попали в руки попов из Ланна. Ни в коем случае.

– И что же вы хотите, барон? – холодно спросил Волков.

– Вы сами знаете, – сухо ответил фон Виттернауф. – Дело должно быть решено сегодня же. Сейчас.

Волков молчал, а барон все еще держал его локоть. Не выпускал, ожидая решения рыцаря.

– Хорошо, – наконец произнес Волков. – Решим сейчас же.

Они пошли по коридору до пыточной комнаты, стражник отворил им тяжелую дверь. И как только они вошли, Рутт подняла на них глаза и с усмешкой спросила:

– Убить меня решили, ублюдки? Ни суда, ни попов не будет?

В пыточной стало тихо, все смотрели на кавалера, и он показал Сычу жест, обозначающий удушение.

Палач понимающе кивнул, стал с пояса снимать свой кистень.

– Ублюдки, – завизжала ведьма, – ублюдки, прокляты будьте!

Она орала так громко, что во всей тюрьме, наверное, было слышно. Волков поморщился от такого шума, у него опять начинала болеть голова, а ведьма не унималась:

– Что б ваши дети гнилыми рождались…

Тут уже Сыч накинул ей на горло веревку, в петлю просунул рукоять кистеня и стал вертеть его, затягивать петлю. Ведьма перестала орать, засипела, успела вздохнуть последний раз и замолкла, выпучив глаза. Сидела, таращилась на барона с ненавистью, а Сыч держал и держал рукоять кистеня у нее на затылке, пока она не обмякла. Он снял веревку с ее горла, и ведьма повалилась на пол, замерла на холодном полу в неудобной позе.

Все чего-то ждали, вернее, ждали решения Волкова, а он сидел за столом, баловался, проводя пальцами над огоньком лампы. Наконец он прекратил играть с огнем, взглянул на ведьму, что валялась на полу:

– Сыч, проверь. А то будет, как в Рютте.

Сыч достал из-за пояса свой мерзкий нож, подошел к ней, и тут ведьма встрепенулась, снова заорала:

– Твари, дерьмо, дерьмо вы!

Она попыталась лягнуть Сыча, уползти, но он поймал ее за волосы, подтянул к себе и воткнул с хрустом ей нож прямо промеж грудей. Удар был сильный, нож вошел в грудину по рукоятку, и тут же Рябая Рутт затихла. Фриц Ламме вытащил нож, стал вытирать его о рваную одежду ведьмы.

– Теперь, кажется, все, – кавалер, вставая из-за стола, разглядывал черную лужу, что растекалась под ведьмой. – Монах, прочитай какую-нибудь молитву, Максимилиан и Сыч, за мной.

Барон все еще удивленно смотрел на труп, наверное, ожидая очередного воскрешения.

– Пойдемте, барон, – сказал Волков, – она больше не оживет.

Перед тем как войти в камеру, где сидел секретарь Вилли, кавалер что-то шепнул Сычу. Тот понимающе кивнул и глянул на Максимилиана, затем все они вошли внутрь.

Секретарь не спал.

– Я же вроде все сказал, – прошептал тот, прежде чем Фриц Ламме накинул ему на горло веревку.

Он придушил секретаря, но не убивал его: Вилли вцепился в веревку пальцами и держал ее. Кое-как дышал, хотя лицо его побагровело, даже пытался что-то сказать.

Волков достал из сапога стилет, протянул его Максимилиану и произнес:

– Кажется, вам по душе воинское ремесло?

– Что? –