– Наука не может ответить на все вопросы, – сказала я Генри. – Она не объясняет любовь.

– Вообще-то, объясняет. На эту тему проведена масса исследований. К примеру, людей привлекают симметричные черты лица. И женщинам кажется, что симметричные мужчины лучше пахнут. Кроме того, друг к другу влечет людей со сходными наследственными особенностями. Вероятно, это как-то связано с эволюцией.

Я так и прыснула со смеху:

– Это ужасно! Ничего менее романтичного я в жизни не слышала.

– Навряд ли…

– Правда? Скажи мне что-нибудь сногсшибательное, – потребовала я.

Генри долго смотрел на меня, так что голова моя стала легкая-легкая и совсем воздушная.

– По-моему, ты абсолютно симметричная, – сказал он.

На втором свидании Генри повез меня в Бостон. Мы пообедали в «Паркер-хаусе», а потом он нанял двухколесный экипаж, который прокатил нас по парку Бостон-Коммон. Был конец ноября, в голых ветвях деревьев засел мороз, возница протянул нам толстый шерстяной плед прикрыть колени. Лошадь била копытами и фыркала от нетерпения.

Генри задавал мне задачки.

– Отношение окружности и́глу к его диаметру?

– Сдаюсь.

– Эскимосское пи, – сказал он. – А что такое половина толстой кишки?

– Я не знаю…

– Точка с запятой.

– Это не научная и не математическая шутка.

– Я Ренессансный Парень. – Генри засмеялся. – Восемь пятицентовиков?

Я помотала головой.

– Две парадигмы, – сказал он.

Шутки не были по определению смешными, но, слетая с губ Генри, были. Губ с приподнятыми уголками, всегда как будто немного кокетливо-смущенных, не решающихся на улыбку; губ, которые поцеловали меня в завершение нашего первого свидания с неожиданной силой и напором.

Я смотрела на губы Генри, и вдруг лошадь остановилась.

Точнее, она не остановилась, а поскользнулась на замерзшей лужице, и ее передние ноги подкосились. Я услышала треск кости.

Мы медленно вывалились из коляски. Генри постарался смягчить мое падение.

– Ты в порядке? – спросил он и помог мне встать.

Он завернул меня в шерстяной плед, и мы ждали, пока приедет полиция со службой контроля за животными.

– Не смотри, – шепнул мне Генри и отвернул мое лицо в сторону, когда один из сотрудников вынул пистолет.

Я попыталась сосредоточиться на словах, написанных на футболке Генри, они выглядывали в просвет между полами незастегнутого пальто: «ОТ ЭТОГО ПРОТОНА Я СТАНОВЛЮСЬ НА ВИД ЖИРНЫМ?» Звук как будто разорвал мир надвое, я подумала: кто носит футболки зимой? И значит ли это, что его кожа всегда теплая? И светит ли мне когда-нибудь лежать, прикасаясь к ней?

Очнулась я в незнакомой постели. Стены в комнате были кремового цвета, комод из темного дерева, на нем телевизор. Очень чисто… и как-то казенно. «Это был обморок», – сказала я себе.

– Лошадь, – произнесла я вслух.

– Хм… – произнес тихий голос. – Она на большой небесной карусели.

Я перевернулась на бок и увидела Генри. Он сидел, опираясь спиной на стену, все еще в пальто.

– Ты не веришь в небеса, – пробормотала я.

– Нет, но решил, что ты веришь. Как ты… себя чувствуешь? Все хорошо?

Я осторожно кивнула, пробуя, каково оно.

– Что произошло? Женщины вокруг тебя все время падают в обморок?

Генри усмехнулся:

– Это было немного по-викториански.

– Где мы?

– Я снял номер в «Паркер-хаусе». Думал, тебе нужно немного полежать. – Щеки его залились краской. – Я… гм… не хочу, чтобы у тебя сложилось неверное впечатление…

Я приподнялась на локте:

– Ты не хочешь?

– Ну… нет, если только ты не хочешь, чтобы я… – запинаясь, проговорил он.

– Знаешь, это немного готически, – сказала я. – Генри, можно задать тебе вопрос?

– Задавай.

– Что ты там делаешь?

Я протянула к нему руку и почувствовала, как матрас прогнулся, когда Генри забрался на него. Почувствовала, как его губы накрыли мои, и поняла, что эти отношения будут не такими, как я мечтала: мне не придется изображать из себя учительницу, которая дает уроки робкому молодому компьютерному гению. Наблюдая за работой Генри в офисе, мне следовало понять: программисты двигаются медленно и осторожно, потом ждут реакции. И если у них не получается с первого раза, они будут пробовать снова и снова, пока не пробьются через это пятое измерение и не сделают все правильно.

Позже, когда я надела футболку Генри, а он обнял меня, когда мы включили телевизор и смотрели передачу про приматов, убрав звук, когда он накормил меня куриными наггетсами из детского меню, я подумала, какая же я умная – увидела то, чего другие люди не замечали в Генри. Дурацкие футболки, столовая «Звездные войны», где он брал свой кофе, то, как он едва мог смотреть женщинам в глаза, – за этим внешним скрывался мужчина, который прикасался ко мне так, будто я была сделана из стекла, который фокусировался на мне так интенсивно, что иногда мне приходилось напоминать ему о необходимости дышать, когда мы занимались любовью. Тогда я не представляла, что Генри будет не способен полюбить кого-то, кроме меня, даже зачатого им ребенка. Я не представляла, что вся эта страсть между нами скопится под запутанными нитями генетического кода Джейкоба, дождется идеального шторма, чтобы пустить корни, дать ростки и расцвести в аутизме.

Когда я схожу с самолета, Генри уже ждет меня. Я подхожу и неловко останавливаюсь в шаге от него. Тянусь вперед, чтобы обнять, и ровно в этот момент он отворачивается, чтобы посмотреть на табло прибытий; в результате руки мои повисают в пустоте.

– Он приземлится через двадцать минут.

– Хорошо, – отвечаю я. – Это хорошо. – И смотрю на него. – Мне правда очень неудобно.

Генри глядит вглубь пустого коридора за барьером.

– Ты объяснишь мне наконец, что происходит, Эмма?

Пять минут я рассказываю ему про Джесс Огилви и обвинение в убийстве. Говорю, что бегство Тэо имеет ко всему этому какое-то отношение. Закончив, я слушаю объявление для пассажира, который вот-вот опоздает на свой рейс, а потом набираюсь храбрости, чтобы встретиться взглядом с Генри.

– Джейкоба судят за убийство? – дрожащим голосом произносит он. – И ты мне ничего не сказала?

– И что ты сделал бы? – с вызовом спрашиваю я. – Прилетел бы в Вермонт и стал бы для нас рыцарем на белом коне? Что-то я в этом сомневаюсь, Генри.

– А когда это появится в местных газетах? Как я объясню своим дочерям – одной семь, другой четыре, – что их единокровный брат – убийца?