знал ли Дино вообще о существовании своего единокровного брата, но зато нет никаких сомнений в том, что в конце 1950-х о второй жизни своего мужа прознала Лаура Феррари. Ее реакцию едва ли можно было описать словом «спокойная». Она очевидно оказывалась в этой ситуации проигравшей. Ее единственный сын был мертв, в то время как Феррари, по всей видимости, подстраховался, произведя на свет второго отпрыска — по сути, наследника себе на замену, — чье существование скрывалось ото всех, кроме нескольких человек из числа ближайших соратников и партнеров Феррари.

Затем, спустя чуть больше месяца после кончины Дино, смерть снова ударила по семье, пусть и косвенно. Серджо Сигинольфи, бывший в числе тех, кто нес гроб на похоронах Дино, был убит горем из-за смерти друга. Двое молодых людей чрезвычайно сблизились в период, когда здоровье Дино ухудшалось на глазах, и часы, проведенные в компании Сигинольфи, были для Дино самым приятным развлечением из всех. 9 августа пришли новости о том, что Серджо потерял управление «Ferrari», которую испытывал на Апеннинских холмах, и разбился насмерть. Это случилось на изгибе трассы, который он на скорости преодолевал уже сотню раз за время своих предыдущих тестовых заездов. В этот раз он самую малость отклонился от траектории и вылетел с отвесного берега вниз, встретив свою смерть.

Гибель Сигинольфи глубоко повлияла на Энцо Феррари. Близость молодого человека к Дино затмевала его статус простого работника компании. Хотя Феррари редко пускал слезу по поводу гибели очередного своего пилота, в случае с Сигинольфи он пошел на многое ради того, чтобы утешить семью гонщика. Феррари пожертвовал деньги (точная сумма неизвестна), стремясь облегчить страдания близких Серджо. Это был редкий, если не беспрецедентный акт щедрости с его стороны.

Это был период невероятного напряжения для Феррари, только усиливший его скорбь по умершему Дино. Спустя две недели после похорон он написал своему другу Ранкати: «После долгих размышлений о соревновательном сезоне я решил оставить другим задачу защищать престиж итальянского автомобильного производства в других странах. В жизни мы должны учиться отрекаться от некоторых вещей, которые ценим очень высоко, и после потери своего сына я убедился, что в моей жизни не осталось более ничего ценного, чем можно было пожертвовать».

Миф, окутывающий карьеру Феррари, гласит, что после смерти Дино он перестал ходить на гонки. В значительной степени ореол загадочности, который Феррари создал вокруг себя в поздние годы жизни, зиждился на этом его отказе являться на любые автогонки, кроме традиционной дневной квалификации перед итальянским Гран-при в Монце. То, что он ввел такую практику после смерти Дино — попросту ложь. Неправда и то, что он перестал посещать гонки после того, как «Ferrari Dino V6» приняла участие в своем первом этапе Формулы-2 в Неаполе весной 1957-го, как утверждают некоторые. Энцо Феррари точно присутствовал на Mille Miglia 1957 года, проходившей в мае. Он руководил своей командой из контрольного пункта в Болонье, и вероятно, что последней официальной гонкой, которую он почтил своим присутствием, стал Гран-при Модены, прошедший позже в том сезоне и не входивший в календарь чемпионата. Гонка состоялась спустя 15 месяцев после смерти его сына. Никаких объяснений его самоизгнанию никогда толком предложено не было. Некоторые утверждают, что ему стало некомфортно в окружении толп поклонников, окружавших его роем и становившихся со временем все более и более буйными. Хотя он терпеливо выносил присутствие орд кричащих tifosi, обступавших его в Монце в те дни, когда он решался прийти понаблюдать за тренировочными заездами. После отмены Mille Miglia в стране осталось только два гоночных этапа мирового класса: Targa Florio и Гран-при Италии. Феррари, которого никогда нельзя было отнести к путешественникам, постоянно странствующим с места на место, мог оставаться дома и все равно поддерживать при этом связь со своими менеджерами посредством междугородного телефона. Для него стало обычным делом тратить по два-три часа в день на общение с командой на треке в ходе тренировочных сессий и квалификационных заездов. В процессе он обсуждал с инженерами настройки подвески, выбор резины, подбор передаточных чисел, стратегии на гонку и так далее. После самой гонки проводились долгие разборы полетов с инженерами и менеджерами команды. По мере того как международное сообщение становилось все более сложным и разнообразным благодаря телевидению, телексу, компьютерным терминалам и факсам, вошедшим в обиход еще до его смерти, у него появлялось столько же возможностей узнавать о произошедших в гонках событиях в комфортных условиях собственной штаб-квартиры, сколько было бы, если бы он лично присутствовал в боксах команды. Кроме того, Феррари как виртуоз по части пиара понимал, что бесконечные спекуляции вокруг его отсутствия гораздо больше способствуют укреплению загадочного имиджа, чем частое мелькание на виду.

Интересно, что пилоты редко принимали участие в допросах и конференциях по междугородной связи. Гонщики в большинстве своем (не считая нескольких исключений) считались второстепенным по значимости товаром. С самого своего прихода в автоспорт Феррари уяснил, что в этом деле никогда не иссякает поток молодых мужчин, готовых рисковать своими жизнями, своей репутацией и состоянием своих семей за рулем первоклассной гоночной машины. Пока будут машины, готовые к гонкам, о притоке пилотов можно будет не беспокоиться.

Даже под конец сезона 1956 года, когда ему стало ясно, что Фанхио никогда больше не вернется в его конюшню, вокруг него в избытке вились гонщики, все как один жаждавшие славы. Помимо двух больших итальянских надежд, Кастеллотти и Муссо, в его распоряжении имелись решительный молодой англичанин Коллинз, дикарь Портаго, а также Жандебьен и Хилл, каждый из которых отчаянно стремился выступать на болидах Формулы-1. А за кулисами своего шанса ожидал первоклассный немецкий ас и дворянин, граф Вольфганг «Taffy» фон Трипс (словом «taffy» обычно называют валлийцев), который обязательно здорово проявил бы себя, если бы ему выпала такая возможность. Более того, был готов вернуться и Майк Хоторн. Он вновь разругался с импресарио Vanwall Тони Вандервеллом (после того как босс конюшни настоял, чтобы он перед стартом Гран-при Франции проехал на своем гоночном болиде от отеля к трассе по дорогам общего пользования; Хоторн согласился и сжег сцепление, прокладывая себе путь к треку) и уведомил Маранелло о том, что опять готов заключить со Scuderia сделку.

Итальянская пресса будет называть эту группу гонщиков «il squadra primavera» (весенняя команда).

Если среди этой плеяды молодых талантов у Феррари и был любимчик, то однозначно им был Питер Коллинз. Этот болтливый, всецело преданный команде англичанин расположил Феррари к себе, когда отдал свою машину Фанхио в Монце, и какое-то время казалось, что за ним ухаживают по-особому, готовя его в преемники — по крайней мере,