изучению древних классиков, давно уже зародившемся в Италии, а теперь получившем новую опору в ученых греках, бежавших на Запад со своим знанием и своими рукописями, после рокового 1453 г., был совершен великий шаг к освобождению человеческого ума от гнета церковных предрассудков и слепой веры в авторитет. Этим изучением было в корне подсечено могучее древо папского владычества. Говорят, что возрождение классицизма, распространение школ, основание академий, а затем великое, обильное своими последствиями изобретение книгопечатания подвижными металлическими литерами лишили духовенство его привилегии быть единственным источником и посредником в распространении знаний среди интеллигентных мирян. Справедливо, что гуманизм, как принято называть это новое жизненное явление, оказался влиятельным в этом отношении. Но ошибочно думать, что гуманизм сам по себе мог представлять опасность для старой церкви. Он мог вредить ей настолько, насколько могло вредить само по себе изобретение книгопечатания. Изобретения книгопечатания и пороха не представляют прогресса, но служат лишь новыми средствами, новыми двигателями для преуспевающего человеческого ума. Книгопечатный станок, как и паровая машина, могут быть орудиями как истины, так и лжи, как добра, так и зла. Изучение древности имело громадное, частью отуманивающее действие: весьма часто возродившиеся языческие представления примешивались непосредственно к христианскому мировоззрению; так, например, великий Данте не сомневается говорить о «верховном Юпитере» (sommo Giove), претерпевшем за нас на земле крестную смерть. Боккаччо спокойно называет Христа сыном Юпитера, но такое воздействие было слишком слабо с одной стороны, а с другой слишком уклонялось от религиозной почвы, на которой могла совершиться действительная реформа европейского общества. В Италии полное неверие в некоторых кругах, особенно высших, считалось проявлением хорошего тона. В других странах охладел интерес к церковным и религиозным вопросам. Люди жили уже не в том мире веры, в каком находились во времена Бонифация и Бернара Клервоского. Вся атмосфера того времени была насыщена критическими, оппозиционными элементами. Лица, вкусившие нового образования, с бесконечным презрением смотрели на погрязших во тьме, схоластически обученных или вышколенных в таком духе. На них, державшихся «старья», сыпались остроты и насмешки. Но мир не стал свободнее от того, что издевался над своими цепями. Все остерегались доводить свою оппозицию до риска сломать себе шею, помня, что четыре первых десятилетия XV в. доказали, насколько могущественно еще папство, и конец гуситской революции вселял страх в оппозиционные элементы. Не прекращавшиеся или возобновляемые финансовые вымогательства возбуждали негодование. Неизлечимые язвы среди духовенства вызывали осуждение или смех, но общество предпочитало только тешиться россказнями о безобразиях, происходивших в мужских и женских монастырях, причем, разумеется, лишь часть этих сплетен была достоверной. Все мирились с существовавшим порядком, заведенным испокон века. Трусость и полуложь в отношении церковных и религиозных вопросов, подлаживание, компромиссы при полном внутреннем индифферентизме – все это ознаменовало ту эпоху, как служит теперь знамением и нашей. Во всех материальных сторонах жизни эта эпоха – вторая половина XV в. – делала громадные успехи. Все человеческие интересы направлялись сюда; благосостояние возрастало повсюду, а вместе с ним и жажда наслаждений и роскоши. Можно было позволять себе все и затем примиряться со своей совестью с помощью пожертвования или какого-либо другого доброго дела в духе господствовавших церковных понятий, отлично приспособленных к сделкам такого рода.

Мартин Лютер

Правящие общественные классы того времени – государи и высшее духовенство с его свитой – были удовлетворены существовавшим положением, действительно выгодным для них. Никому не могло прийти в голову, что столь ничтожное обстоятельство – спор между повздорившими монахами в небольшом немецком университете, а именно самом младшем из них, Виттенбергском, на Эльбе, – перевернет европейское общество через малое число лет. Однако это произошло: при папах Александре VI и Юлии II в одном из тюрингских монастырей вырастал юноша, принимавший к сердцу дело христианства.

Мартин Лютер. Портрет работы Лукаса Кранаха Старшего, 1526 г.

Он не был знаком с мирскими треволнениями, не знал политики и степени того участия, которое принимает в ней церковь. В то время как слова Ветхого и Нового Завета подтверждали такие деяния, которые не имели ничего общего с истинным делом Христа, – слово Господне, Священное Писание как нечто целое, вмещающее дух учения Христа, тронуло душу искреннего и твердого человека.

Триумф Лютера. Гравюра, ок. 1566–1568 гг.

Этот августинский монах, Мартин Лютер, сын тюрингского горнорабочего, со всем простодушием истого крестьянина выступил против общего неисцелимого злоупотребления и нанес этим, сам того не зная и не желая, первый удар зданию, которое впервые показалось тогда всем расшатанным (каким и было в действительности) и не удовлетворяющим изменившимся потребностям духа европейского человечества.

Обновленный церковный порядок в соответствии с христианским учением, Мекленбург. Гравюра, 1650 г.

Том 3

Новая история

Книга IV

Век Людовика XIV

Глава первая

Обзор. – Начало царствования Людовика XIV: Мазарини. – Пиренейский мир. – Самостоятельное правление Людовика. – Реформы. – Внешние дела: деволюционная война и Ахенский мир

Век абсолютизма. 1648–1789 гг

Время с 1517 по 1648 год было периодом религиозных смут и борьбы. Это первый из трех больших периодов, на которые принято разделять новейшую историю. Вестфальский мир, заключенный в 1648 году, знаменует собой тот факт, что европейские державы, то есть их государи и руководители, словом все, несшие на себе непосредственную политическую ответственность, а не укрывавшиеся за облаками фимиама, как римские пастыри и подобные им лица, признали свершившийся факт основного разрыва с Церковью.

Деталь золотого забора Версальского дворца, Франция

Стыдно подумать, что для усвоения посредственностью (которая и составляет большинство) понятий, кажущихся столь простыми нашим современникам, потребовалось так много времени и так много крови. Лишь теперь, через много лет после смерти Лютера, после тридцатилетней, сверх всякой меры губительной войны, это понятие получило право на существование и было засвидетельствовано многими европейскими договорами. В тот же момент в Англии восторжествовало направление, начертавшее на своем знамени свободу совести, притом из побуждений более высоких, нежели навязанная извне необходимость.

Для верующего и для богослова Церковь продолжала существовать, и этот достойный уважения идеализм, как и бессмысленная политическая фразеология, говорит и поныне о «Церкви» не просто как об известном понятии, но как о действительности. В сущности, к этому времени сформировались так называемые «разные» Церкви: римско-католическая, греко-восточная, несколько евангелических различных оттенков, как лютеранская, кальвинистская, англиканская и пр.