только двое из них, Люкрефт и Оджер, впоследствии потребовали, чтобы их имена были вычеркнуты, так как они будто бы выставлены там без их ведома – что, по-видимому, оказывалось справедливо. Разве правительство должно дозволять, чтобы общество, громко заявляющее подобные правила, существовало и распространяло свое зловредное влияние?

Парижские коммунисты

За несколько дней до вступления версальских войск в Париж около 200 мужчин и 100 женщин собрались пить и курить в большой зале на улице Менильмонтан. Мужчины были в форме Национальной гвардии, женщины или в обыкновенных женских платьях, или в военной форме неопределенного свойства. Все эти люди, отвратительные и развращенные лица которых виднелись при слабом свете штук двенадцати петролеиновых ламп, когда не были заняты своими стаканами и трубками, или пели патриотические песни, или шумно разговаривали. Было около половины девятого, когда в залу вошел человек в капитанском мундире. Мгновенно все лица обратились к нему, и раздался всеобщий радостный крик приветствия. Новый посетитель был лет двадцати восьми, высокого роста, хорошо сложен и по наружности, и обращению выше окружающего его сброда.

– Вот и президент наконец! – воскликнула одна женщина. – Мы почти не ждали его более сегодня.

– Граждане! – вскричал капитан. – Прошу извинения, что заставил ждать себя; меня задержал приказ коммуны.

Он взошел на небольшое возвышение, где стояло кресло, и продолжал:

– Граждане, я должен передать вам тайное сообщение. Уверены ли вы, что между нами нет чужих?

– Уверены, уверены! – крикнуло несколько голосов. – Можете говорить без опасения.

Оратор продолжал:

– Хорошо. Мои храбрые товарищи, надеюсь, что вы не изменили своих взглядов, что вы все те же истые республиканцы, готовые жертвовать жизнью для коммуны.

Отчасти зловещее молчание водворилось после этого призыва, а вслед за тем посыпались почти всеобщие выражения недоверия к предводителям коммуны, на которые капитан возразил похвалами тем, кто стоял в то время во главе дела.

– Все это прекрасно! – воскликнул один сержант. – Но дело в том, что несмотря на бюллетени о победах, ежедневно наклеиваемые на стенах Парижа, мы отступаем с каждым днем.

– Это правда! Это правда! – заревели остальные.

– Форт Неси уже не наш более… эта потеря для нас большой удар.

– Видите ли, ребята, – продолжал капитан, – в некоторой степени я разделяю ваше мнение… и я должен объявить вам еще дурную весть… мы потеряли форт Ванв.

Эти слова вызвали крики ярости, угрозы и страшные проклятия.

– Так сдадимся! – вскричала молодая женщина. – Все погибло!

– Да! Нет!

– Все это ужасно, – я знаю, – сказал капитан, – но люди, подобные нам, не унывают. Хотите знать мое мнение?

– Да! Да!

– Недели не пройдет, как роялисты пробьют еще несколько брешей в ваших стенах; они вступят в Париж в трое разных ворот. Этого мы должны были ожидать все время. Уж не думаете ли вы, что это упрочит за версальцами победу? Ничуть! Разве нет у нас грозных баррикад, за которыми мы поставим пушки и митральезы, чтобы разметать неприятеля? Разве каждый дом не та же крепость? Мы станем стрелять из окон, с крыш. Это будет рукопашная схватка, и вот увидите, войско с нами побратается.

– А пруссаки-то что? – спросил молодой человек.

– Неужели вы думаете, что они вступят с нами в бой, когда увидят, что победа за нами? Нет; в их интересах будет принять сторону победоносной партии, которая бы ни была ею.

– Правда, правда!

Тот же сержант, который уже перебивал оратора, опять встал, говоря:

– Граждане, я согласен с начальником. Только уличная война будет в нашу пользу. Но готовиться надо на все; если нас побьют, что тогда делать? Сдаться нам, что ли, как седанские изменники? Никогда! Если мы сделаемся жертвами разыгрываемой драмы, если не в силах будем отбить Париж, то мы сдадим его не иначе, как грудою пепла! Нет, не дадим им насладиться красотою Парижа; сожжем дотла его памятники, его дома, погребем неприятеля под его развалинами. Потечет и наша кровь, это правда, но пусть Сена обагрится его кровью. Если нам надо сдать этот город, пусть ляжет завоеватель возле завоеванного в одном море пламени, под одними развалинами!

– Да, – подхватил капитан, – коммуна запаслась всем; приготовлено все, как для волшебного зрелища. Во всех памятниках поставлены бочонки с порохом и петролеином; расставлены будут люди, готовые по первому знаку приложить к ним фитиль… Граждане, от имени коммуны объявляю вам, что, если мы умрем, у нас будут великолепные похороны и Париж умрет вместе с нами!

– Браво! – вскричала толпа, обезумев. – Да, смерть и огонь повсюду! Это будет нашей местью – настоящей республиканской местью!

И стаканы были наполнены снова, и вновь набитые трубки закурены опять.

Характер и действия коммуны

Версальцы вступили в Париж, но разные части города еще находились во власти коммунистов. Отряд вошел в дом ресторатора Ронсере.

– Сдавайте дом, – приказывает капитан, – мы тут скроем наших людей, чтобы стрелять в войска.

– Берите что хотите, – был ответ владельца, готового обратиться в бегство со своими слугами.

Коммунисты остановили их.

– Чего вам еще надо? – воскликнул хозяин. – Берите мой дом, но отпустите меня и моих слуг.

– Нет, вы должны быть заодно с нами.

– Как! Чтобы я стрелял в французов?.. Никогда!

Ему и слугам насильно хотели навязать оружие; все отказались принять его.

– Застрелить изменников! – крикнул капитан.

Пятнадцать выстрелов метко попали в трактирщика и его слуг, тела которых были выброшены в окна и весь день пролежали на мостовой.

Другая шайка ворвалась в театр Сен-Мартенских ворот с ведром петролеина и кистью. Эти люди вошли на сцену, вымазали стены и декорации ужасным маслом и подожгли их; театр сгорел менее чем в два часа.

Третья шайка постучала в двери театра Delassements Comiques[75], которые были заперты. Послали за антрепренером Гёчи.

– Отпирайте! – крикнули на него коммунисты.

Сначала он упирался, но должен был наконец повиноваться. Несколько человек вторглись в здание с двумя бутылками петролеина; содержателю буфета пришлось снабдить их спичками, и театр вспыхнул мгновенно. Компаньон Гёчи Жалле и его жена спрятались в подвалах; на их счастье, прохожие успели спасти их с улицы. Этот театр уже заранее был осужден Раулем Риго, который, как любовник одной из актрис, осмотрел здание с целью разрушить его для потехи.

Когда коммунисты видели необходимость отказаться от какого-нибудь положения, они отделяли от себя человек сто, которые группами в пять человек обходили дома, обреченные на разрушение, и говорили привратникам:

– Мы подожжем ваш дом через десять минут; предупредите жильцов, чтобы они могли спастись.

Напрасна была бы всякая мольба; они отвечали неизменно:

– Это воля коммуны.

И под градом ядер и пуль, летящих по всем