— Кто это Баляцо?

— Дед Баляцо — отец Казгирея и Аслана, — Лю кивнул в сторону кузницы. — Баляцо был тамадою на свадьбе у Сарымы. Ты на этой свадьбе не была и ничего не знаешь.

— На свадьбе не была, а все видела с дерева.

— С дерева нартов?

— А это какое дерево нартов?

— Вот ты ничего и не знаешь. Наверное, не знаешь и Давлета Чигу-чигу.

Девочка опять задумалась.

— И Давлета знаю — толстый и сердитый, и помню Баляцо — это тот, что приезжал с возом за княгиней. Я знаю и твоего даду Астемира. Он мне сказал, что ты умеешь ездить на колесе истории. Научи и меня.

Лю опять растерялся: как научить Тину ездить на колесе истории? А приятно было услышать, что девочка помнит, как они приезжали с возом. Лю захотелось чем-нибудь польстить ей, и он сказал:

— А ты зато знаешь Жираслана. Эльдар говорит, что ты и теперь ходишь тайком к нему.

Девочка вскинула реснички, но промолчала. Чача уже кликала Тину, но Лю успел ей сообщить: хотя он еще не тлепш, как его старший брат, но отец поручает ему пасти коня Фока, и завтра же он выезжает в поле. Если Тина рано утром выйдет к тому месту, где женщины берут из арыка воду, она увидит Лю верхом на лошади.

Все, что сказал Лю, было истинной правдой. Было над чем призадуматься девочке, когда ее потащила прочь бормочущая проклятия Чача.

Будь то зима или весна, лето или осень — с каждой сменой времени года новое и новое входило в жизнь Лю, которого уже, пожалуй, и нельзя называть маленьким Лю. Нет, он уже не маленький, если ему поручают пасти такого коня, как Фока.

К этому и переходит наш рассказ.

ЮНЫЙ ТАБУНЩИК ПО ПРОЗВИЩУ «ЖИВОЕ СЕДЛО»

По низинным лугам и по берегам реки травы росли еще обильно. Пламя засухи не одолело их.

Взойди рано утром на какой-нибудь пригорок — и ты увидишь: солнышко еще не выглянуло, а из аула уже гонят коров и баранов. А еще через час-полтора стада и табуны разбредаются по всей степи, где белеют камнями широкие рукава реки, зеленеют берега.

Старики пастухи в широкополых войлочных шляпах, в бурках задумчиво стоят с палками в руках. А иной не выйдет в степь без винтовки… Десятки мальчуганов-пастушков собираются в кучки, как овцы в отаре.

Солнце сияет над дальними горами. Если утро ясное, увидишь на одном краю широкую снежную голову Эльбруса, на другом — сверкающий под солнцем гребень Казбека. Но потом знойная сизая мгла затягивает дали. Все жарче в сухой степи, заманчивее журчание речки. Все сильнее пахнет солнцем, пылью и травой. Чем ближе к полудню, тем становится мертвее и тише, не вспорхнет птица, не прожужжит жук…

Не замечая ни зноя, ни строгих, молчаливых стариков, мальчуганы, сбившись в кучку, ведут нескончаемые споры, играют в камешки, в кости, а то и щеголяют один перед другим в какой-нибудь обновке, наигрывают на сопелках, слушают сказку… Очень интересно!

А что же сказать о мальчике, которому предстоит пасти не корову, а коня… да какого коня!

Лю проснулся чуть свет.

Думасара уже сидела у окна и приводила в порядок рваный тулупчик, который когда-то носил Астемир, потом Тембот, а теперь тулупчик подгонялся по росту Лю. Она обрезала и без того укороченные, потрепанные полы. Материнская рука быстро ходила туда и сюда. Думасара заботливо осматривала каждую петлю. Еще не совсем проснувшись, протирая глаза кулаком, Лю ощутил приятный покой и необыкновенную радость при виде матери, склонившейся над его одеждой у светлеющего окна… Он подумал: как все-таки хорошо ему жить, несмотря на то, что опять он спит на старой кровати. Он вспомнил, какими глазами оглядывала его девочка, спрашивая: «Разве ты тлепш?» Смотрит, вся взлохмаченная, смешно шевелит носом, как котенок, пригретый у нее на руках. «А ресницы такие большие, — вспоминал Лю, — и каждая ресница растет отдельно… как у Сарымы».

Думасара услышала, что Лю проснулся, сказала строго:

— Пора вставать, сынок. Все пастухи уже на ногах.

Приподнявшись, старая нана забормотала, что и она вставала рано, когда пасла индюшек.

— А я не пастух, — возражал Лю, — я табунщик.

— И табунщики уже давно на своих конях, — заметила Думасара и, отложив тулупчик, принялась за котелок в очаге.

Проснулся и Астемир. Он, видимо, слышал разговор.

— Ну, табунщик, сумеешь ли? — спросил он. — Не сробеешь? Выдержишь до вечера?

Еще бы! Как не выдержать! Только радостнее от сознания, что он целый день будет верхом. Однако он не рассказал, что у них с Тиной есть уговор встретиться у арыка.

На всю жизнь запомнились Лю подробности этого дня.

Было еще свежо, когда наконец Лю влез на широкую, мускулистую спину коня — в ветхом тулупчике, босой, с сумкой через плечо. В сумку Думасара положила два чурека и кусок сыра. А самым ценным предметом снаряжения была выпрошенная у Астемира солдатская фляга. Она вселяла гордость и помогала Лю чувствовать себя настоящим бойцом.

Седла не было — Астемир покрыл спину коня старым войлоком и вместо стремян перекинул веревку с петлями на концах. Веревочный недоуздок Лю крепко держал в руке.

То тут, то там из-за плетня выглядывали нечесаные головы мальчишек и девчонок, и Лю понимал, как они завидуют ему. По дороге к арыку медленно шли женщины с коромыслами. Шли степенно и торжественно, опустив глаза, как будто все они что-то искали, прикрывая платками нижнюю часть лица. Эту картину Лю видел каждый день, но никогда не замечал опущенных глаз и только теперь понял, что женщины по скромности отводят взор от лихого всадника.

Тины среди них не было. Женщины торопились наполнить ведра.

Тем временем Фока уже почти напился. Он водил головой против течения, раздувал ноздри, вытягивал губы, и Лю с любопытством следил за тем, как у коня раздувалось брюхо.

Напившись, конь тряхнул головой и стал ждать, куда направит его всадник. Но Лю помнил наставление отца — не мешать коню самому выбирать дорогу — и тоже ждал, куда понесет его Фока.

Всякое начало трудно.

На деле все выходило не так забавно и весело, как хотелось бы. Лю давно уже не мечтал о встрече с Тиной, а думал только о том, как бы удержаться на лошади. Колени устали. Фока то и дело хлестал хвостом по голым ногам мальчика, и это было очень больно. Лю с трудом вывел коня за околицу, и здесь конь переходил от кочки к кочке, от камня к камню, выискивая траву.