– Не спорь со мной, моя милая. Мы с тобою некрасивы и знаем это. Ну и пусть себе красавицы, вроде моей кузины Марии, выставляют напоказ свою природную прелесть, которая досталась им даром и которой они не умеют толком распорядиться. А мы владеем настоящим искусством обольщения, и оно настолько же выше незатейливого обаяния красавиц, насколько звучный стих поэта выше грубой речи простолюдина… Ты читаешь по латыни, Дженни?

– Плохо, мадам.

– Надо учиться, дорогуша. Гораций, Вергилий, Овидий – боже, какое совершенство, какая глубина! Но помимо мудрых мыслей ты найдешь в книгах древних авторов множество забавных и трогательных историй, вызывающих как слезы, так и смех.

Очень хороша также французская литература. Читала ли ты Клемана Маро? Превосходный был поэт, с независимым умом, с пылким и горячим воображением, а язык его образен и ярок. Маргарита Наваррская выпестовала Маро при своем дворе, – нет, это не жена нашего славного повесы Генриха, который тратит на своих любовниц деньги, что мы посылаем ему на борьбу с Гизами. Мой астролог уверяет меня, что он станет королем Франции, великим королем, и я не удивлена – Бог мой, у французов все может быть! Представляю Генриха на престоле, что за комическое зрелище! – рассмеялась Елизавета. – Хотя следует признать, что сражается он храбро, да и народ его любит, как нам докладывают, – во всяком случае, не меньше, чем Генриха Гиза, и больше, чем Генриха Валуа, которого нынче, кажется, никто уже не считает королем во Франции. Пусть Господь поможет нашему Генриху – в конце концов, не зря же мы потратили на него горы золота… Ай, ты уколола меня! – вскрикнула Елизавета, оттолкнув камеристку. – Надо быть осторожнее, когда одеваешь королеву!

– Мадам, ваше величество, – засуетились вокруг Елизаветы другие камеристки, – сейчас мы уберем булавку. Вот так… Все в порядке. Позвольте продолжать?

– Конечно, продолжайте, или вы хотите, чтобы я вышла к послу полуголой?.. О чем мы говорили? – Елизавета посмотрела на Джейн.

– О Генрихе Наваррском, мадам.

– Да, о Генрихе. Его ветреную жену зовут Маргаритой, но такое же имя носила и его достойнейшая бабушка. Она была католичкой, однако протестанты находили защиту и покровительство при ее дворе. Так и должно быть, не гнать же нам от себя иноверцев, если они приносят пользу стране? Мой отец, король Генрих – Царствие ему Небесное! – после разрыва с Римом убивал у нас католиков; моя старшая сестра, королева Мария – упокой, Господи, ее душу! – убивала протестантов, а у меня и те, и другие исправно служат нашей короне…

У Маргариты Наваррской был дар привечать таланты: многие поэты, литераторы, ученые стали известными благодаря ей, и Клеман Маро – один из них. Вот послушай, что он написал, когда в Лувре поставили статую Венеры:

Взгляните на мое прекраснейшее тело: Я та, что яблоком раздора овладела. Но чтобы сохранить божественную стать, Обильных яств и вин не смею я вкушать. Простите, сир, что я бесчувственна сверх меры: Венера холодна без Вакха и Цереры.

Тонко подмечено, правда? Мы не можем позволить себе излишества в еде и питье, дабы не утратить стройность фигуры, но подобные ограничения делают нас вялыми, слабыми и холодными, как лед! Какое ужасное сочетание: прекрасное тело, божественная стать – и бесчувственность! Быть может, оно подходит для мраморной статуи, но не для живой женщины из плоти и крови.

– К вам это замечание не относится, мадам. Вы ни в чем не ограничиваете себя, но вашей фигуре завидуют все молодые девушки при дворе, – сказала Джейн.

– Мне постоянно твердят это, – улыбнулась довольная Елизавета. – Мой отец был очень тучным, в старости он еле-еле ходил, а я, как видишь, не такая. Наверное, я пошла в мать, но я плохо помню ее: всего несколько эпизодов детства, какие-то игры, обрывки разговоров. Бедная леди Энни – она вознеслась на вершину власти вопреки своему желанию, а погибла вопреки своему положению. Когда ее привели на место казни, она сказала: «Я прощаюсь с миром и от всего сердца прошу вас молиться за меня». После этого она упала на колени и до последнего повторяла: «Иисус, прими мою душу».

Придворные сочинили историю о том, что она простила моего отца перед смертью, и даже приписывают ей льстивые слова о нем, сказанные на эшафоте, но это неправда. Я знаю, что она не простила его: не отказывая себе в праве на любовь, он лишил этого права мою мать. Он отнял у нее жизнь, а достаточно было низвести с престола. Обида была слишком велика, а как говорила Маргарита Наваррская: «Обида имеет больше власти над женщиной, чем даже любовь, особенно если у этой женщины благородное и гордое сердце». Боже, даруй вечное блаженство Энни Болейн в твоих райских садах!..

Туфли с острыми носками и на высоком каблуке, – сказала Елизавета, обращаясь к хранительнице гардероба. – Тупоносые туфли, которые так любила моя сестра, королева Мария, мне кажутся уродливыми; хорошо, что мода на них прошла. И позовите моего парикмахера и хранителя драгоценностей. У меня будет высокая прическа, в волосах золотые подвески; уши открыты, и в них две рубиновые сережки. Перстни тоже с рубинами, а также с бриллиантами… Так тебе Энтони пришелся по сердцу? – Елизавета тронула фрейлину за подбородок.

– Я еще не знаю, мадам.

– Еще не знаешь? – прищурилась Елизавета. – Да, наши симпатии бывают необъяснимыми и непредсказуемыми. Взять моего доброго славного Роберта Дадли: я познакомилась с ним, когда ему было девять лет, а мне едва минуло восемь, но он стал мне дорог гораздо позднее.

– Вы говорите о графе Лестере? – переспросила Джейн, испугавшись чего – то.

– Да, теперь он граф Лестер, а тогда был просто Дадли… Но почему ты встрепенулась? А, ты вспомнила о его жене: у нас до сих пор болтают, что он сломал ей шею! Мой Дадли, мой добрый Дадли сломал ее шею, – что за чушь! – рассмеялась Елизавета. – Да он и цыпленку шею свернуть не сможет; если в чем и можно упрекнуть его, так