И вообще — почему ее постоянно норовят убить? Даже будь Наёмница хороша в счете (а она не была), она бы затруднилась подсчитать все попытки прервать ее жалкую жизнь. «А не получается грохнуть — так делают мне больно, — мрачно подумала она. — То одно мне влупит, то другое…»

Ее потащили вниз по лестнице, нарочно (или так ей показалось) стукая связанными ногами о ступеньки. Тогда Наёмница подтянула колени к груди. Стражники закряхтели под возросшим весом, но Наёмницу куда больше занимало собственное страдание: стоило кляпу оказаться у нее во рту, как ее голову заполонили самые замечательные, длинные и обидные ругательства, на какие она только была способна в принципе. И ведь вся эта прекрасная брань пропадает зря, совсем зря…

Становилось все темнее и холоднее, лестница и стены замерцали от влаги. Они спускались в подвал. «Добро пожаловать в могилу», — не солнечно подумала Наёмница. Ее проволокли по мрачному темному коридору и бросили лицом вниз на пол — он был земляной, не каменный, разбухший от сырости, зато на него было куда менее больно падать. Пинок под ребра тонко намекнул, что ей лучше бы лежать спокойно и не рыпаться, потому что она уже всех тут достала своими выходками, тогда как они просто хотят ее укокошить. Будь Наёмница благоразумной особой, она бы покорно затихла, однако она продолжила мычать сквозь кляп, извивалась и создавала трудности.

— И чего это она? Что ее не устраивает? — вслух недоумевали стражники.

Приподняв голову, Наёмница увидела перед собой узкую дверь, перетянутую цепями крест-накрест. Вокруг суетилось все большое количество ног, периодически кто-то наступал на ее плащ, а вот чьи-то грязные ботинки протоптались уже по ее волосам. Шумно выдохнув через нос в беспомощной ярости, Наёмница уткнулась лицом в грязь, стараясь не слушать, как громыхают цепи, крошась под ударами тяжелых ботинок, как что-то с лязгом пилят и как, шумно отдуваясь, таскают что-то тяжелое. Единственное, что не позволяло ее душе рухнуть под ноги стражников так же, как это уже сделало ее тело, так только вращающаяся в голове мысль, что не может же оно все так бесславно закончиться. В конце концов, с тех пор, как она прирезала того типа, она не сделала ничего, чтобы усугубить свое положение в Игре — хотя бы потому, что у нее не было для этого никакой возможности. И где там Вогт? Чем занимается, пока она тут страдает? Если верить словам Советника, он жив… пока, во всяком случае.

«Я стала совсем как не я, — подумала Наёмница. — Переживаю за Вогта — в моем-то положении! Вот дура!» Хотя перестать беспокоиться она не могла.

— Замок и петли пришли в абсолютную негодность, но это не беда — их сейчас же заменят. Сама дверь в порядке. А затем мы заложим проем стеной, — суетился Советник. — Через пару месяцев, господин, никто даже не вспомнит ни об этой двери, ни об этой девке.

Через пару месяцев? Наёмница замычала. Это означало: «Да чтоб вас (…), (…), (…), (…) уроды!»

Правитель Полуночи хранил молчание.

— Что-то беспокоит вас, господин? — с приторной заботливостью спросил Советник.

В ответ раздался дрожащий нервный выдох.

— Я… я не знаю, — прошептал Правитель Полуночи. — Я думаю, мы не должны делать это с ней.

Что? Не одна Наёмница оказалась потрясена до глубины души. Повисла звенящая пауза. Потом кто-то жалобно шмыгнул носом — Правитель Полуночи, догадалась Наёмница.

— То есть вы предлагаете отпустить ее на свободу, господин? — высоким голосом осведомился Советник.

— Да, — оживился Правитель Полуночи. — Да! По правде, я подразумевал, что нам следует вернуться к первоначальному, не столь жестокому способу казни, но твоя идея нравится мне куда больше. Так и поступим: отпустим ее.

«Наверное, я заболела ото всех этих тревог, — предположила Наёмница. — И слышу все в сильно искаженном виде. Вот сейчас он скажет: нет, мы лучше разорвем ее конями. А я услышу: давайте ей с собой еще и денег дадим».

— Но-но-но-но-но… — занокал Советник. — Но она преступница, господин! Мы не должны и не можем позволить ей избежать наказания! Полностью заслуженного, я прошу заметить!

В голосе Правителя Полуночи послышалась откровенная мука:

— Так ли оно заслуженно?

— Как вы скажете, так и будет! — пылко уверил его Советник.

— Я не могу взять еще один грех на свою душу.

— О, не волнуйтесь, господин, я с радостью возьму его на свою! — отчаянно заверещал Советник. — Если же поступить так, как вы предлагаете, то все окажется под угрозой: ваше положение, ваша жизнь, мое положение, моя жизнь… — Советник вдруг осекся, осознав, что их с большим любопытством слушают многочисленные уши. — Пошли все вон отсюда, — бросил он стражникам.

Послышался нестройный топот. О Наёмницу споткнулся какой-то тупой (…). Советник заговорил свистящим шепотом:

— Эта девица — ваша преграда на пути к безопасности. Вы должны избавиться от нее, господин. Если вас вдруг накрыло чувство вины, то просто спишите все на тяжелые обстоятельства.

— Я не уверен, — нерешительно пробормотал Правитель Полночи.

— Да что с вами случилось? С тех пор, как вы прочли то письмо, вы сам не свой. Вас что-то гложет, мой господин. Что же было в письме? Отчего вы отказываетесь рассказать мне? Наверняка это чьи-то преступные происки… Просто забудьте об этом. Это самое удобное, что вы может сделать.

— Как бы я был рад все забыть! — простонал Правитель Полуночи.

— Все забывается. Река времени унесет любой хлам, — произнес Советник тоном любящей мамаши, и Наёмницу аж перекосило от его неискренности. — Вы бы лучше поразмыслили о другом. О том, например, что зваться Правителем Полуночи вам уже не должно, потому что это раньше вам все подчинялось лишь с полуночи до полудня, а теперь вся власть ваша — круглосуточно. Правитель Дня и Ночи, вам нравится так?

Бывший Правитель Полуночи, а теперь новоиспеченный Правитель Дня и Ночи, мигом перенастроился на благодушный лад. Советник привычно восторжествовал — ему всегда удавалось внушить этому кретину все, что требуется. Правитель Полуночи любил править, и Советник позволял ему думать, что он правит. Кроме того, градоправитель любил поразвлечься, и Советник с готовностью предоставлял ему развлечения — ведь никто не является более управляемым, чем глупец, вечно жаждущий удовольствий. Темный коридор за зеркалом в одной из комнат дворца спускался к первому этажу и далее, проходя под землей, тянулся до самой трибуны, с которой можно было взирать на действо, происходящее на арене, посыпанной