обрезала розы, которыми так гордилась. Фрэнсин улыбнулась, взглянув на горшок с пеларгонией дуболистной, которую мисс Кэвендиш подарила ее мать в память об их дружбе. Каждый год мисс Кэвендиш срезала с этой пеларгонии черенки, чтобы то же самое растение продолжало жить и через несколько десятилетий после смерти Элинор Туэйт.

– Фрэн! Как я рада. Входи, входи. – Мисс Кэвендиш, шаркая, посторонилась, чтобы Фрэнсин вошла в дом.

Та оглядела маленькую гостиную, и в душе ее шевельнулась тревога. Комната была заставлена, как всегда, но вид у нее был странный, какой-то нежилой.

Встряхнувшись, она протянула старой даме бутылку, закупоренную пробкой.

– На сей раз у этого снадобья немного иной вкус. Я добавила к нему меда, чтобы перебить горечь ивовой коры.

– Твоего меда?

Фрэнсин кивнула.

– Да, я выкачала его сегодня утром, и вот еще яйца и пара пирогов. Я положу их в кухне, хорошо?

– Спасибо, Фрэн. Поставь чайник, пока не села, – скомандовала мисс Кэвендиш и артритной походкой подошла к креслу, стоящему у окна.

Сев за чай, они обе ничего не говорили, глядя на поросшие вереском складчатые холмы, спускающиеся к озеру Уиндермир.

– А как поживает юная Мэдди? – осведомилась мисс Кэвендиш, будто продолжая уже начатый разговор.

Фрэнсин спрятала невольную усмешку от этой едва завуалированной попытки вызнать информацию.

– Я уверена, что Марджори сыграла роль городского глашатая с упоением, как всегда, к тому же вам отлично известно, что вчера я разговаривала с Мэдлин. Она сказала, что приедет, но еще не приехала. Один из ее мужей умер, и Мэдлин была… в своем репертуаре, – добавила она. Это звучало доброжелательнее, чем если б она высказала то, что действительно думает обо всей этой мелодраме, разыгрываемой ее сестрой. Фрэнсин совсем не хотелось, чтобы эта мелодрама продолжилась, когда Мэдлин наконец решит приехать домой. Правда, если подумать, когда она говорила с Мэдлин, у той срывался голос, и она явно сдерживала себя, хотя в такой ситуации патетика была бы вполне допустима.

– Когда ее мир рушится, она всегда прибегает домой.

Фрэнсин вскинула брови и кивнула.

– Полагаю, так оно и есть.

Мисс Кэвендиш усмехнулась.

– Что ж, она всегда была еще той штучкой, эта Мэдлин Туэйт. И сводила парней с ума. У меня остались самые теплые воспоминания обо всех вас.

– Нас же всегда было только две: Мэдлин и я, – нахмурившись, сказала Фрэнсин.

Старая дама замолчала, смутившись.

– Да, конечно, – пробормотала она. Затем улыбнулась. – Не слушай меня, глупую старуху. Мой разум уже не тот. – Но этот разум, который, по ее словам, стал уже не тот, явно был чем-то обеспокоен. – Бри все еще с тобой? – небрежно спросила она.

Фрэнсин улыбнулась.

– Разумеется. – Затем ее губы сжались. – Она повадилась пугать наших постояльцев.

– Наших… А, ну да, – рассеянно ответила мисс Кэвендиш. – Прелестная девочка эта Бри.

Фрэнсин опять нахмурилась. Мисс Кэвендиш никогда не верила в существование привидений и всегда иронизировала над верой Фрэнсин в то, что та видит. Фрэнсин это не беспокоило, потому что мисс Кэвендиш была единственным человеком в округе, который проявлял к ней доброту, и за это она была готова простить старой даме почти все. И все же…

– Вы же никогда не верили в существование Бри. – Она вскинула ладонь, когда мисс Кэвендиш открыла рот, чтобы отпереться от такого неверия. – Я помню, как мама и вы спорили о существовании призраков, и вы всегда утверждали, что их нет.

– Возможно, это было вызвано действием той изумительной сливовой настойки, которую гнала твоя мать. Употребив по нескольку стаканов этого напитка, мы всегда начинали яростно спорить о множестве вещей. – Она вздохнула и добавила: – Элинор была моей самой близкой подругой, но это не значило, что я была согласна со всем, что она говорила или делала. И мне не нравилось, что Элинор потворствовала твоей прихоти касательно… – Она замолчала, подыскивая подходящие слова. – Касательно твоей воображаемой подружки. Для молодой девушки ненормально цепляться за прошлое.

– Бри – это привидение; она привязана к нашему дому.

Мисс Кэвендиш сначала покачала головой, потом кивнула, будто ведя мысленный спор с самой собой. Давая молчанию оформиться, Фрэнсин хмуро смотрела на опущенную голову старой дамы, отметив про себя ее немощность, которая сейчас явно стала куда более выраженной, чем во время предыдущего визита Фрэнсин.

Мисс Кэвендиш подалась вперед с заговорщическим блеском в выцветших голубых глазах.

– Погадай мне на чайных листьях, Фрэн, как это делала твоя мать. Наша Элинор хорошо умела это делать.

Фрэнсин принужденно кивнула, изумленная этой просьбой. Во время ежемесячных визитов Фрэнсин мисс Кэвендиш ни разу не попросила ее погадать на чайных листьях, хотя Элинор Туэйт делала это регулярно. Минуту они обе молчали, вспоминая женщину, которая прожила недолгую жизнь, но до сих пор продолжала оказывать влияние на их собственные жизни.

– Выпейте чай, и давайте посмотрим.

Мисс Кэвендиш осторожно повернула чашку влево и вправо, повторив это три раза, прежде чем опрокинуть ее на блюдце, и, опять перевернув, протянула ее Фрэнсин.

Ворон, различимый очень ясно, соединенный возле ручки со змеей с помощью волнистой линии. Фрэнсин сжала губы, и чувство тревоги, охватившее ее, когда она вошла в коттедж, усугубилось.

Ей не было нужды что-то говорить.

– Что ты там видишь? – нетерпеливо спросила мисс Кэвендиш.

Фрэнсин покачала головой, так плотно сжав губы, что они стали почти не видны.

– Ах, вот оно что… – Мисс Кэвендиш откинулась на спинку кресла. – Значит, это случится скоро?

– Да.

Мисс Кэвендиш удовлетворенно кивнула.

– Как долго вы уже знали об этом?

– Довольно долго. Рак. И теперь метастазы проникли в мой мозг.

– Мне очень жаль.

Старая дама рассмеялась.

– Полно, дорогая. Мое время пришло. Рано или поздно смерть приходит к каждому из нас. Это единственная неоспоримая данность в нашей жизни.

Фрэнсин сглотнула ком, застрявший в ее горле.

– Я принесла вам не то снадобье. Если б я знала…

Мисс Кэвендиш похлопала ее по руке.

– Ты не могла и не должна была это знать. Я в любом случае рада, что ты пришла ко мне.

Сердце Фрэнсин пронзила печаль; она смотрела на лицо мисс Кэвендиш, такое любимое, на котором из года в год на протяжении многих лет появлялись все новые и новые морщины. И история их отношений была записана в каждой морщинке, образованной смехом и горем, которые они делили друг с другом.

– Я надеюсь, что умру во сне, – заметила мисс Кэвендиш с отстраненным выражением лица, как будто она уже видела свой конец. – Или в этом кресле, так, чтобы последним, что я увижу, стали это озеро и эти холмы. Тогда я умру легко. –