Продолжая флиртовать с горячим барменом, Серена еще несколько раз наведывается к стойке за коктейлями. Когда она становится слишком пьяна для танцев, мы с Марни приносим подруге воды и садимся перевести дух в кабинку со столиком.

—Так ты расскажешь мне, что тебя так расстроило?— требовательно спрашивает Серена, откидываясь на спинку диванчика.

—О,— отвечаю я, качая головой,— ерунда. Я думала, что мое имя будет в списке постановщиков «Безмятежности».

—Почему твоего имени нет в списке?— спрашивает Марни. Это высокая худая темнокожая девушка с милой щербинкой между передними зубами. Она талантливая художница, и не только танцует в труппе, но и работает иногда над декорациями.

—Я не знаю. Возможно, Джексон переделал бо́льшую часть моей хореографии.

—Нет, не переделал,— отвечает Марни, качая головой.— Я видела дуэтный танец буквально вчера вечером. Он тот же, что ты поставила.

—Вот как.

Теперь я чувствую себя еще хуже. Моя работа настолько плоха, что Джексон не посчитал меня достойной упоминания? Почему же тогда он использует ее в шоу?

—Он украл твои идеи,— говорит Серена, с отвращением качая головой.— Вот мразь.

—Что ты будешь с этим делать?— спрашивает меня Марни.

—А что я могу? Он бог танцевального мира,— морщусь я.— А я никто.

Марни смотрит на меня с сочувствием. Она понимает, что я права.

В Серене же просыпается боевой настрой.

—Глупости! Нельзя спускать ему это с рук.

—И что мне делать?— спрашиваю я.— Подать иск в Верховный балетный суд? Не то чтобы в нашей сфере были какие-то высшие инстанции.

—Ну, ты знаешь эти противные зеленые коктейли, которые он держит в холодильнике?— говорит Серена.— По крайней мере, можно подсыпать в них немного слабительного.

Судя по безудержному хихиканью, она явно перебрала.

Ее беспомощный смех заставляет прыснуть и нас с Марни. Вскоре от смеха у нас начинают течь слезы.

—Немедленно прекрати!— говорит Марни.— Из-за тебя нас выгонят из клуба.

—Вот уж нет,— отвечает Серена.— У нас с барменом все на мази.

Она пытается скрестить указательный и средний палец, но настолько не контролирует свои движения, что получается только знак мира, отчего мы с Марни покатываемся еще сильнее.

—Лучше уж я отвезу тебя домой, дурында,— говорит ей Марни.

Они с Сереной вместе снимают квартиру на Магнолия-авеню, всего в пятнадцати минутах езды отсюда.

—Поедешь на такси с нами?— спрашивает меня девушка.

—Мне в другую сторону. Я оставила джип у студии.

—Тебе нельзя идти одной,— говорит Серена, пытаясь собраться и стать серьезной.

—Это всего пара кварталов,— уверяю я ее.

Я выпила только один коктейль, так что думаю, что вполне способна дойти обратно до студии балета.

Мы прощаемся у выхода — Марни остается следить за Сереной, пока они ждут такси, а я направляюсь вниз по Роско-стрит.

Несмотря на позднее время, Чикаго не спит, как и положено большому городу. По дорогам ездят автомобили, а улицы залиты светом высоких старомодных фонарей. Мимо меня проносится на скейтборде пара мальчишек, крича что-то, что я не могу разобрать.

Однако, когда я сворачиваю на Гринвью, людей становится меньше. Прохладно. Я обхватываю себя руками и иду быстрее, сумочка бьется о бедра. Ремень перекинут наискосок, так что схватить ее не удастся. Возможно, стоит достать ключи — на брелоке у меня на всякий случай болтается небольшой перцовый баллончик. Ему, правда, уже лет шесть, так что как знать, работает ли он вообще.

Не знаю, откуда вдруг взялась вся эта паранойя. Кожу покалывает и тянет, а сердце бьется чаще, чем того заслуживает быстрая ходьба.

Возможно, у меня разыгралось воображение, но мне слышатся за спиной шаги. Довольно быстрые, словно человек пытается от меня не отставать.

Остановившись на углу улиц Гринвью и Хендерсон, я слегка оборачиваюсь.

В сотне ярдов[11] от меня определенно идет мужчина. На нем толстовка, капюшон опущен на лицо, а руки спрятаны в карманы. Он наклонил голову, так что я не могу рассмотреть его лица.

Наверняка он, как и я, просто торопится домой. Тем не менее я перехожу дорогу и ускоряюсь. Я больше не собираюсь оглядываться и проверять, преследуют ли меня. Мне хочется сорваться и побежать.

Впереди уже виднеется студия балета и мой припаркованный перед ней белый джип. Парковка уже опустела — все давно разъехались по домам.

Я опускаю руку в сумочку, пытаясь нащупать на ходу ключи. Хочу держать их наготове, когда подойду к машине. Телефон, гигиеническая помада, монетка… и никаких ключей. Какого черта? Это не такая уж большая сумочка…

Студия закрыта, свет не горит.

Я знаю пароль от двери. Все танцоры знают его, так как мы можем приходить практиковаться в любое время.

На полпути к студии я срываюсь на бег. Я несусь к «Лэйк-Сити», шаги грохотом отдаются на пустынной улице, и я уже не понимаю, чьи они — мои или мнимого преследователя.

Добравшись до двери, я лихорадочно пытаюсь набрать код: 1905. Год, когда Анна Павлова впервые исполнила «Умирающего лебедя». Джексон слегка одержим[12].

Я долго вожусь с кнопками, дважды неверно набирая код, пока, наконец, не раздается щелчок. Я тяну дверь на себя.

Захлопнув ее за спиной, оборачиваюсь и прижимаюсь лбом ко стеклу, вглядываясь в темноту. Сердце бешено колотится, потные ладони вцепились в ручку. Я ожидаю увидеть какого-нибудь маньяка, бросающегося на меня, размахивая ножом.

Вместо этого… я не вижу ничего.

На улице никого нет. Меня никто не преследовал. Парень в толстовке, вероятно, свернул на другую улицу, даже не заметив меня.

Я такая идиотка. Не знаю, хорошо это или плохо, но у меня всегда было богатое воображение. В детстве мне снились самые безумные кошмары, в реальности которых я была абсолютно уверена, каким бы невероятным ни казалось превращение моей сестры в тигра или появление у нас в холодильнике дюжины отрубленных голов.

Я опускаюсь на пол, вновь обшаривая сумочку в поисках ключей. А вот и они — в маленьком боковом кармашке, как и всегда. Паника совершенно затмила мой разум.

На всякий случай проверяю и свой телефон. От родителей ни пропущенных, ни сообщений, хоть уже и за полночь.

Странно. Обычно они опекают меня даже чересчур. А еще они много работают, так что, похоже, даже не заметили моего отсутствия.