И я отбросила сомнения, удерживая ощущение светлого счастья в душе, хорошего человека рядом и пушистого кота на руках. Вспомнила заветную формулу: не знаю как, но эта ситуация разрешится самым удивительным, невероятно чудесным способом. Верю!

И открыла глаза.

Удивилась тишине.

Пока я собирала мысли в кучу, мои сотрапезники, если их можно так назвать, о чём-то переговаривались. Ленарди — спокойно, убедительно и даже немного агрессивно, а малыш — недовольно, порой взвизгивая на высоких нотах.

А теперь оба молчали. Молчали и смотрели куда-то мимо меня, вниз и в сторону. Я повернулась туда же. И не сдержалась, заплакала.

От облегчения, от радости, от того, что увидела родное и знакомое существо в этом странном месте, где меня не понимали и где я ничего не понимала: в кухню заглядывал Кусимир.

Он высунул голову из-за дверного косяка и внимательно осматривал всё вокруг, активно двигая носом.

— Куся! — глотая слёзы, я подскочила к коту. Лавка громыхнула, стол противно взвизгнул, задетый бедром. — Иди ко мне!

Присела, схватила, обняла. Кот мякнул, высвобождая крыло, завозился в моих руках.

— Куся, Кусенька, — теребила я его за уши-локаторы, усаживаясь обратно к столу. — Где же ты гулял, котик? Никто тебя не обижал? Никто тебя не покусал?

Кусимир бросил на меня свой обычный взгляд: «Стукнутая, что ли?», и я, вытерев рукавом глаза, поднесла его лапу ближе к свету, потом повертела морду вправо-влево, рассматривая, нет ли кровавых следов.

— Сам кого-то сожрал? — уточнила, вглядываясь в выражение его морды.

Он жмурил выпуклые глаза, подёргивал ушами и принюхивался к столу, отчего его внезапное приобретение — крылья — уравновешивая, вытягивались назад, в противоположную сторону. А меня совершенно игнорировал. И стоило ли понимать, что он никого не загрыз, или что загрыз, но кого-то совершенно несущественного?

Розовые, перепончатые и такие же лысые, как и сам Кусимир, крылья росли из спины, из двух единственных пучков пуха по обеим сторонам от торчащих позвонков, прямо над лопатками. И я непроизвольно запускала пальцы в этот мягкий тёплый пух на спинке и гладила кожистые перепонки. Куся, что было не в его правилах, великодушно не возражал. А может, причина была в другом — он был голоден: поставил лапы на край, внимательно разнюхивал что-то на столе, кося по сторонам.

Я подняла счастливые глаза на сидевших передо мной парня и мальчика.

— Он кушать хочет! — сказала растроганно. — Видите, как принюхивается.

И пошевелила пальцами у своего носа. Оба — и парень, и мальчик — облокотясь локтями о стол, внимательно рассматривали моего кота. Жажа, то есть Ленарди, — с интересом, малыш — с неодобрением.

— Ням, ням, — показала пальцем на рот. — Еда есть для котика?

Они обменялись взглядами, перебросились парой фраз и снова уставились на Кусимира. Идиоты! Неужели непонятно? Кота накормить надо! И я набрала уже воздуха в лёгкие, чтобы возмутиться их нечуткостью, как…

Над столом засияла молния.

От неожиданности я дёрнулась и замерла, прижимаясь спиной к стене. Безмолвно шевелила челюстью и всё шире раскрывала глаза.

А вот с той стороны стола все не просто зашевелились, а забурлили движением, суетой, какой-то эмоцией — то ли радостью, то ли восторгом. Малыш метнулся с лавки, с грохотом перевернув её, Жажа, то есть Ленарди, рывком выровнял, выплюнув очередь громких слов, интонациями подозрительно напоминающих ругань, и уселся, нетерпеливо подставляя ладонь под быстро растущее сияние.

Этого просто не могло быть! Шаровая молния?

Но только это был не шар. Сияние больше походило на веретено, которое стремительно расширялось в середине.

Сияние вспыхнуло, ярко осветив всех. Именно в это мгновение я поняла, что малыш — не ребёнок, а это свечение — не шаровая молния. Из его середины выпал бумажный рулончик с верёвочкой, на которой болталось что-то похожее на печать.

Едва рулончик полностью выпал в руки Жажи, свечение мгновенно схлопнулось и исчезло, обдав брызгами чего-то, по запаху похожего на озон.

Я не могла пошевелиться, пытаясь справиться с шоком. Что это сейчас было? Фокус? Обман зрения? Природная аномалия?

Жажа, то есть Ленарди, и его приятель, который только казался ребёнком, перестали обращать внимание на свечение ещё до того, как оно исчезло. В отличие от меня — я проследила всё до последнего мгновенья, и ещё некоторое время смотрела на пустое уже место, пережидая пока пройдут цветные круги перед глазами.

А гостеприимные хозяева увлечённо изучали выпавшую бумажку. Жажа развернул её и, почти чертя носом, быстро-быстро читал. Маленький пытался заглянуть через плечо и от нетерпения подпрыгивал и кусал губы.

То есть вот это светящееся здесь в порядке вещей?

Так, так… Я не страдаю, я не страдаю безумием! Я им наслаждаюсь…

Мамочки, где я?

Наконец, Жажа, раз в пятый проглядев бумагу, поднял на меня глаза. И так же, не отводя от меня взгляда, передал бумагу своему приятелю.

Во взгляде было… торжество, а на губах растягивалась улыбка. Лошадиная такая улыбка.

Он ткнул в кота пальцем и что-то проговорил-прогавкал. Потом обернулся к своему приятелю, что читал письмо с такой же дурацкой улыбкой, и, всё так же скалясь, явно от переизбытка чувств, ткнул его кулачищем в плечо.

— Ребят, кота покормить надо, — пискнула я. Голос был слабый, язык едва шевелился.

Странное ощущение готовящегося в мозгу взрыва сузило сознание, и я думала только об одном: надо покормить кота, пока не произошёл этот взрыв. Взрыв, который всё изменит раз и навсегда.

Я не думала, что мои слова совсем не к месту, что и Ленарди, и взрослый парень карликового роста увлечены совсем другим и что им дела нет до моего кота. Но и молчать не могла — надо было успеть!

Успеть!

Надо было, но я не успела — в руку вцепился Кусимир.

Нервничая, я слишком сильно сжала пальцы на его холке и, видимо, сделала ему больно. И только почувствовав боль от укуса и висящего на моём запястье кота, это осознала.

И пока я, почти ничего не соображая от неожиданности, боли и подкрадывающегося личного армагеддона, расклинивала челюсти Кусимиру, низкорослый белочкой смотался и принёс что-то типа пера. И вот этим пером Жажа, простите, Ленарди, что-то черкнул на бумажке и сунул её малышу.

А тот… тот сжал пальцами висюльку, так напоминавшую сургучную печать, и над бумажкой снова вспыхнуло. Я только дёрнулась от яркого света, ударившего в глаза, и перестала дышать. В эту вспышку парни