И последний штрих от всезнающей Земфиры. Именно она, подводя при встречах этапные итоги наших судеб, говорила, что Артак зазнался, ни с кем не считается, не здоровается, в разговор не вступает и т. п.

И ещё один штрих от меня. Мы были ещё студентами, это было в каникулы после первого курса. Ко мне зашёл Яврик, но не успели мы перекинуться словом, неожиданно заявился Артак, раньше он никогда не бывал у нас дома. И давай нас подгонять, мол, поехали, я на машине. Мы выбежали и уселись в белую тройку[35]. А запомнилось это тем, что мама моя довольная и радостная смотрела, как её сын мужает, как его друзья тоже постепенно вступают во взрослую жизнь, уже кто-то на своей машине, и что они, друзьями, не в дом посидеть, а выезжают куда-то по своим делам. Эти проявления взросления радовали мою маму, я становился из домашнего мальчика мужчиной. И стал (бедная мама!)

Гогинян Таня — девочка-загадка. Не помню её голоса, не помню ни одного школьного эпизода с её участием, ни одного ответа у доски. Она училась скромно, на тройки. Только вот глядя на её фотографию в школьном альбоме, спустя годы, отмечаю про себя: «Какая милашка!»

С Дзюбой Толиком нас, несомненно, объединила фотография. Я делал только первые шаги в искусстве светописи, а Толик был опытным фотолюбителем. Он дал мне хороший учебник по фотографии, потрёпанную книгу без обложки и фронтисписа, кажется, это было известное руководство Микулина. Все мои познания и навыки практической фотографии я почерпнул из этой книги. В дальнейшем регулярно выписывал и читал журнал «Советское фото».

Ещё Толик любил говорить о драках. Он шёл в кино, только если там есть сцены потасовок. Он с восхищением рассказывал о городских драчунах и силачах, в частности, о моих друзьях детства со второго этажа, братьях Гагике и Гарике. Гагик был силач в буквальном смысле этого слова, гиревик, он однажды кого-то из парней схватил за ремень и поднял над головой на вытянутую руку. Толик был свидетелем этому. Гарик, в отличие от старшего брата, был задирой. Толик и его видел в драках, говорил, что Гарик беспредельщик, он бьёт без пощады. Все эти уличные потасовки нередко происходили у городского озера, и, видимо, Толик Дзюба там часто околачивался, он жил недалеко, в первых зданиях Лагеря[36].

Кличка Дзюдо к нему не приклеилась, хотя попытки были. Ещё Толик играл на гитаре, дружил с Ийахняном Славиком. Славик жил на Ленина, 14, какое-то время, год или два, учился с нами в одном классе, потом или отстал, или ушёл в рабочие. Сам Толик тоже учился весьма слабо, но руки у него были золотые. Он пошёл работать на станкостроительный завод и стал классным токарем. Классный токарь, как оказалось, это штучный специалист, способный выточить очень сложную деталь. Таких на заводе было человек пять-шесть, не больше. Они зарабатывали сдельно, и в месяц выходило больше пятисот рублей. Это было больше, чем зарплата генерального директора прецизионного[37], Эдуарда Самвеловича Григоряна. Эти все подробности в домашних беседах поведал мне отец, так что информация точная.

Последний раз я видел Дзюбу наверно в году восьмидесятом, случайно пересеклись на улице. Я спросил, не женился ли. Он ответил: «Зачем мне это? У нас хорошая компания друзей, мы каждые выходные выезжаем за город на природу, отлично проводим время!»

Серопян Асмик — белокожая миловидная пышка с большой грудью, которая всегда притягивала мой взор. Асмик мне запомнилась именно своими персями. Она была дружна с Минасян Карине. Увы, она рано умерла, не знаю от чего.

Мосинян Тамара, девочка с прямым пробором, распущенными волосами, смуглая, ядрёная, с ровными ножками и заметными усиками. Потом, после школы она их обесцветила. Но весь девятый и десятый класс, глядя на Тамару, я всегда вспоминал известную особенность княгини Лизы Болконской[38], на которую Толстой несколько раз обращал внимание читателя. Тамара как-то регулярно попадалась мне на улице, ещё, когда мы учились в разных классах. То одна, то с подружкой, русской девушкой невыразительной внешности, они ходили вдвоем как-то не по-женски, в руках их не было сумочек, портмоне, они не брали друг дружку под руки, а слегка размахивали ими, получалось как-то по-солдатски, по-строевому.

Тамара училась так себе, дружила с Карине Кочарян. Между собой за глаза мы звали её Моськой, законы жанра не изменить. Она окончила наш политехнический по специальности мосты и тоннели. Я с ней чаще общался после института, уже, будучи врачом. Она нередко обращалась за медицинской консультацией сама, приводила сестру, муж её как-то пальчик на ноге сломал, один раз по её просьбе пошел к ним домой посмотреть заболевшего сына. Эти истории к школе не имеют отношения и в той или иной степени отражены в других главах «Запятой». А относительно Тамары мне памятно то, что в первый раз я именно с ней танцевал, вернее, пробовал танцевать так называемый шейк на вечеринке дома у Яврика. С ней же тогда же я топтался в медленном танце, когда мы устроили будоражащие плоть тридцатисекундные выключения света — темень, делай что хочешь! — и я испробовал впервые тайный чувственный поцелуй в губы.

Тома Мосинян была в семье третьей сестрой и имела еще младшего брата. Братик этот был с явными признаками имбецила, как оказалось, страдал ещё пороком сердца и умер в двадцатилетнем возрасте. Старшая сестра Томы, не помню имени, была очень милой на лицо, она жила в здании станкостроительного на Лазяна, я её часто видел. Со слов Томы старшая сестра, Зоя, была самой красивой из них. Почему я это здесь описываю? Масео поделился своим рассуждением, что на примере детей семьи Мосинян подтверждается правило, что природа, создавая очередное потомство от тех же родителей, постепенно выдыхается, и каждый последующий ребёнок проигрывает старшему в физической красоте. Да, в семье Тамары Мосинян это правило сработало безупречно.

Кочарян Карине посвящена персональная глава в «Ручейках», и я бы, с одной стороны, не хотел повторяться, с другой — мало что могу добавить. Несомненно, одно: если бы я был нормальным правильным уравновешенным трезвомыслящим традиционным и бог знает еще каким парнем, то я бы женился на Карине и прожил бы совсем другую жизнь. В моей влюблённости и привязанности к Карине не хватало этого русского безумства. Этой судьбоносной покорности сильному