Шрифт:
Закладка:
— Всё же как ты? — спросил он тихо.
— Занимаюсь тем, чем хочу, — ответила Дарья.
— А я занимаюсь тем, что скажет Барабан. Как ты знаешь, он не особенно изобретателен. Обычно мы разворачиваем полевой лагерь, бьём шурфы под сейсмодатчики, пишем дневники, ковыряем в носу, пока трудится экспресс-лаборатория, потом сворачиваем лагерь. Следует день отдыха и регламентных работ с техникой, мы доводим Барабана до белого каления одним своим присутствием, он вполне ожидаемо звереет, и мы, подгоняемые его пинками, отправляемся разворачивать лагерь в новой точке.
— Романтика!
— Ага. Может, вы с ним помиритесь?
— Мы не ссорились, Лёш.
— А выглядит иначе.
— Нам просто не о чем говорить. Димка это Димка, а я это я. Я не умею уступать. А он не умеет слушать.
— Ну, если учесть, что ты можешь говорить только о своих подопечных…
— Я считаю, что это наше будущее.
— Чьё? Твоё, моё и ещё шести человек? Как долго в них останется то, что вы с Пановым в них вкладываете?
— Как со всякими детьми. Кто-то забудет, кто-то запомнит.
Храпнёв, шевельнувшись, усмехнулся. Дарья приподняла голову.
— Хочешь на них посмотреть?
— Чего я там не видел? Как у них головы отваливаются?
— Они теперь держат форму.
— А пальцев на руках?
— У большинства — по четыре. Но у Симки уже пять.
Храпнёв погладил Дарью по волосам.
— Бедная, ещё три года ты будешь учить их самостоятельно ими пользоваться.
— И научу! Рисунки видел?
— Рисовали под присмотром учителей?
— Да.
— Дашка, — сказал Храпнёв, — ты посмотри трезво. Они — дети, пока мы рядом. Они глотают первые слоги и коверкают слова, но склоняют и произносят их правильно, с правильными окончаниями, в правильном контексте. Понимаешь? Это не они, это мы за них говорим. Вернее, они каким-то образом выуживают это из нас. Может, несознательно воспринимают. Ты же не думаешь, что у них сам по себе за это время сформировался речевой аппарат — язык, связки, прочее?
Женщина помолчала.
— Я знаю, Лёш, — сказала она наконец. — Но они учатся.
— Чему?
— Быть людьми.
— А им хочется быть людьми? — спросил Храпнёв. — Люди, вообще-то, страшные существа. Импульсивные, нелогичные, непредсказуемые.
— Лёш, чего ты добиваешься? — спросила Дарья.
— Не знаю.
— Ты думаешь, что они опасны?
— Как всякое не пойми что.
Дарья, потянувшись, поцеловала его в шею.
— Так получилось, Лёш, — сказала она ему, как ребёнку. — Будущая колония погибла, даже не начавшись. Весь биоматериал, зародыши, биолаборатория… Мы хотели заселить этот мир людьми, но увы. Так бывает.
— И тут — это.
— Да, это, местная жизнь, которая неожиданно пошла с нами на своеобразный контакт.
— Что они вообще из себя представляют, ты видела?
— Нет.
— И я нет.
— Возможно, этой жизни хочется быть ребёнком.
— Да здравствует инфантилизм! Знаешь байку, которую страшный и ужасный Барабанов сейчас возводит в ранг религии?
Дарья качнула головой.
— Слушай, — Храпнёв приобнял её покрепче. — Тоже сказка в своём роде. Оказывается, всё началось с Вальковского. Женька так скучал по своей оставленной на Земле дочери, что вместо того, чтобы редактировать карту магнитных полей, излучал в окружающее пространство грусть, уныние и, собственно, образ пятилетней Вики.
— Ты серьёзно?
— Ни слова от себя!
— И тогда появилась Вика.
— Да, как реализация желания. Потом Вики, Анюты, Андрейки пошли просто косяком. Нас с Роговым, например, каждый день встречает девочка Лисс.
— Чья?
— В смысле, моя или Санина? Наверное, ничья. Просто образовалась, отрастила рыжие короткие волосы и ходит, выпрашивает леденцы.
— Почему Лисс?
Храпнёв пожал плечом.
— Как-то само придумалось. Ей подходит.
— Может, привезёшь её к нам?
— Привезу, если она захочет.
— Знаешь, — сказала Дарья, — я так и не могу понять, почему Женька покончил с собой. Почему не оставил никакой записки?
— А если причиной его смерти стала разница между Виками — земной и здешней? Если он понял, что здешняя Вика — эрзац, пустота?
— Я видела, как он с ней возился. Он не считал её пустотой. Он наоборот видел в ней приложение своих сил. Растил. Она доставляла ему столько радости. Он приводил её сюда и весь светился. Всё время — какая она забавная, как учится считать, как потеряла ушко, а потом снова его нашла. И вдруг — на страховочном фале… Где он его откопал?
— В шлюзе. Завтра полгода, как.
— Димка нас не собирает?
— Нет.
Они замолчали.
Дарья погладила Храпнёва по колену, он зачесал ей упавшую на лоб прядь к виску, сколупнул песчинку.
— Значит, всё хорошо? — спросил Храпнёв.
— Насколько возможно, — ответила Дарья.
— У нас нет ни корабля, ни ретранслятора.
— Зато у нас есть маленькая, но уютная колония. Мы нашли съедобную глину. То есть, не совсем глину, но её можно жарить.
— Это то, чем ты угощала меня в прошлый раз?
— Да!
— Боже!
Храпнёв издал несколько странных горловых звуков.
— Это тебя тошнит? — поинтересовалась Дарья.
— Воспоминания рвутся наружу.
Дарья рассмеялась и выползла из-под его руки.
— Ты неисправим.
— А ну-ка, сюда, сюда! — услышал Храпнёв голос Рогова.
Послышался топот детских ног, и первым его желанием было рвануть из дома в ховер. Там хотя бы можно запереться и затенить стёкла. Впрочем, незаметно сделать это уже было невозможно, и он замер с напряжённо-прямой спиной и с противно-тягучей слюной, собирающейся под языком.
Они выстроились в два ряда. Дети помладше — в первом, ближнем, дети постарше — во втором. С одного бока встал Рогов, с другого — заросший, борода лопатой, Панов. Дети и Панов улыбались одинаково — во весь рот.
— Хором! — скомандовал Панов.
— Драс-туй-те!
Оказавшись в центре восемнадцати детских глаз, Храпнёв кивнул.
— Да, и вам… э-э… привет!
Дети заулыбались ещё шире.
Девочки были в синих платьицах и белых гольфиках. Мальчики — в тёмных шортах и белых рубашках. Один, правда, рубашку имел слегка зеленоватую.
— Что мы скажем дяде Алексею за принесённую курицу? — громко спросил Рогов.
— Пасиба! — прокричали дети.
Храпнёв обмер, когда они кинулись его обнимать.
— Ядя Сей!
Он едва рефлекторно не отпихнул самого ближнего ногой.
Обнимались дети неумело, неуклюже, руки у них гнулись в разных местах, слюнявые личики толкались Храпнёву в грудь, в живот и в плечи. Он заметил, как один мальчик втянул в себя нос. Чпок!
— Ну, всё, всё, обратно на урок! — сказал Панов.
От Храпнёва тут же отлипли, оставив сувениром быстро скукоживающийся рукав платьица. Он выдохнул. Дети попарно потянулись в темноту проёма.
— Досиданья!
— Да, пока, — выдавил Храпнёв.
— Мы заедем через неделю! — крикнул Рогов.
Панов показал ему большой палец, и быстрым шагом направился вслед за детьми. Ни дать ни взять
