Явление восьмое

Те же десятеро.

Б р о д я г а (достает последнюю сигарету и небрежно бросает пачку). Вы нас уже согрели! (Зло, вслед Фишлу.) Но когда-нибудь… когда-нибудь и вам будет жарко!

У г р и к (Угрожающе, Бродяге). Заткнись! Господи, можешь ты замолчать, в конце-то концов? Этот человек хочет нам помочь, а ты его оскорбляешь!

Ш у с т е к. Да еще провоцирует… Провоцирует!

У г р и к. По какому праву? Кто ты такой? И зачем ты все нам портишь?

П о в и т у х а. Никто! Пан Никто! (Истерически причитает.) Еретик… бродяга… большевик!..

У г р и к (сквозь зубы). Лучше не вертись под ногами, приятель. Еще одно слово и…

Б р о д я г а. И что?

В руке парикмахера блеснула бритва.

У г р и к. А вот вырежу твой поганый язык! (Потрясает бритвой перед неподвижным лицом Бродяги.)

Б р о д я г а (пускает дым прямо в лицо Угрику). Да у тебя руки трясутся… Какой же ты парикмахер, прости господи?!

Т о м к о. Угрик, опомнитесь! (Подскакивает к нему.) Дайте мне бритву! Сию же минуту… (Протягивает руку и строго, как подобает учителю, ждет, пока Угрик не отдаст ему опасный предмет. Затем кладет бритву в карман своего зимнего пальто.) И извинитесь!

У г р и к (возмущенно). Перед ним?! За что? Что я такого сделал? Немножко попугал… Это ведь никогда не вредно!

Т о м к о (резко). Извинитесь, пан Угрик!

У г р и к (молча пыхтит, затем обращается к Бродяге). Ну чего смотришь? У меня нервы не железные… Я уж такой… Да и ты мне не по душе… (Ко всем.) Никто из нас тут не имеет права задирать нос и… плевать на других!

Ш у с т е к. Абсолютно согласен. Ситуация требует, чтобы… (Угрожающе.) А он все провоцирует…

Б р о д я г а (спокойно). Скажу вам вот что: я этому вашему Фишлу не верю… И его посулам тоже.

Ш у с т е к. И еще деморализует…

Т о м к о. Сразу видно, что вы не из нашего города. Не знаете людей… их отношений…

Б р о д я г а. У меня есть глаза и уши. Я все вижу и все слышу.

А п т е к а р ш а. Пан Фишл — порядочный человек.

Б р о д я г а. Он немец.

П о в и т у х а. Но наш!

С т а р и к. Его никогда не интересовала политика… Только лес… дерево…

Б р о д я г а. Виселицы тоже делаются из дерева… И бараки в лагерях.

Т о м к о. У вас предвзятое мнение. Терпеть не могу фанатиков!

Б р о д я г а. А я — оккупантов! Терпеть не могу, когда чужие сапоги стучат в моем доме. (Угрику и Шустеку.) И таких людей не люблю, которые собственным языком подобострастно вылизывают до блеска эти сапоги.

А п т е к а р ш а. Но ведь пан Фишл обещал… Он дал нам слово!

Б р о д я г а. А что сегодня значит данное слово?

У г р и к. Эх ты, дурак! (С видом превосходства.) Разве не понимаешь, что это слово он дол-жен сдержать? Он уже раз прятался в вонючем хлеву… И он боится! Ему приходится нам помогать, потому что он думает о завтрашнем дне и хорошо знает, что станет с ним после войны, если он сейчас бросит нас на произвол судьбы. Самое меньшее — спалят его лесопилку. Поэтому сейчас он нам поможет, понимаешь?

Б р о д я г а (всем). Но может, мне кто-нибудь объяснит, каким образом?

П о в и т у х а. Будет просить за нас… заступится перед паном комендантом!

А п т е к а р ш а. Пан майор отменит свой приказ!

М а р и к а. И нас отпустят домой!..

Б р о д я г а. Неужели, кроме женщин… этому кто-нибудь еще верит?

Т о м к о (растерянно). Он ведь обещал…

Ш у с т е к. А убитого солдата… уже списали на партизан. Для нас это хорошо!

Б р о д я г а. Для нас уже ничего не может быть хорошего… (Минуту размышляет.) Они все спишут на партизан, в том числе и нас с вами… Для того они и арестовали женщин, чтобы вызвать еще большее возмущение. А потом разнесут по всему свету, будто партизаны виновны в гибели десяти невинных людей, своих земляков. (К Томко.) Вот где логика, пан учитель. И ваш Фишл прекрасно это знает.

Тишина.

О н д р е й. До утра еще далеко… Может быть, преступник объявится.

Б р о д я г а. Вот как? Вечером ты убьешь неизвестного солдата, а утром сам отправишься на виселицу? Ты бы так сделал?

О н д р е й (без колебания). Если бы я знал, что из-за меня погибнут невинные люди — да!

Б р о д я г а. Ты говоришь это сейчас. Но так легко не умирают, юноша!

Ш у с т е к (неожиданно). А что, если бы… Если бы кто-то выдал преступника… истинного виновника… Ведь партизанам же известно, кто…

Б р о д я г а. Вы это всерьез?

Ш у с т е к. Да, вы не знаете партизан… (Негромко и многозначительно.) Зато я с зятем Фердишем… (Делает какие-то таинственные жесты.) Мы уверены, партизаны никогда не допустят, чтобы наша кровь оказалась на их совести. Никогда!

С т а р и к (хриплым голосом, с горечью). И среди них есть такие, которые не знают… не знают жалости. Нет больше жалости в этом мире. Мир болен, одержим бесом… его одолевают грехи… Что наша смерть? Ничто! Пыль… пепел… дым… (Показывает на Бродягу.) Он прав… наш прах будут кидать друг, другу в глаза, обвиняя один другого в жестокости. Именно так!

М а р и к а. Что вы нас хороните, дедушка? (В страхе.) Я еще не в гробу. И черви меня пока еще не гложут.

О н д р е й. Убить одного солдата! Зачем? (Качает головой.) Нет, это сделали не партизаны!

Т о м к о (тихо). Этот солдат охранял дом майора.

У г р и к (как бы продолжая свою мысль). А что, если его убили немцы, пан учитель? (Шепотом.) Они сами… своего солдата?

Тишина.

Б р о д я г а. Никто не знает, кто убил солдата. И собственно… никого это по-настоящему не интересует. И это хуже всего… хуже всего… Я боюсь, что эта ночь будет для нас… (Обрывает фразу.)

А п т е к а р ш а (потрясенно). Последней?..

М а р и к а (вздыхая). Моя последняя ночь?..

Ф а н к а. И наши… наши последние часы?..

Бродяга молчит.

П о в и т у х а (всхлипывает). Иисус Христос, Иисус…

Ф а н к а. Но я… я не хочу умирать! (Хватает Ондрея за руку.) Ондрик, я ведь еще не жила…

О н д р е й. Не бойся, Фанка! Тебе нечего бояться!.. (Останавливается перед ней, как бы заслоняя ее от всего мира.) Я хотел бы знать… что ей могут сделать?

Все молчат.

Скажи им, сколько тебе лет!

Ф а н к а (робко). Ты ведь уже сказал, Ондрик…

О н д р е й. Шестнадцать! Исполнится на рождество. (К Томко.) Пан учитель, ведь она еще ходит в школу! Ведь… ведь у нее еще пальцы белы от мела…

В тишине подвала особенно чувствуется, как с каждой минутой нарастает его волнение.

На нее ведь законы не распространяются… Это всего лишь школьница, девчонка! Я еще ни разу… не прикоснулся к ней… Так неужели ее может кто-либо обидеть? (В отчаянии.) Она еще не созрела для любви, так неужели она созрела для смерти?..

Ф а н к а. Зачем ты так… зачем? (Она отпускает его руку.) Так… не делают… (Обиженная и потрясенная,