«Национальной энциклопедии» XIX века включены статьи на слово малярия, в которых заболевание описывается как передающееся неким странным ноуменальным эфиром, таящимся над болотами, mala aria, дурным воздухом: факты, в общем, истинны и этимологически состоятельны, но в описании борьбы с малярией не учитывают роли москитов. Дейвид всегда споро отмечал, что «ОАС» в своих самых ранних изданиях не учел аппендицит (сущ.) – это упущение в пух и прах раскритиковали в 1902 году, когда коронацию Эдварда VII задержал именно этот недуг и само слово стало широко употребляться средствами массовой информации.

Обыкновенный словарь зачастую определяется специфической интеллектуальной средой лексикографов и, потенциально, их личными предубеждениями. Дейвид Суонзби, несомненно, утешал себя мыслью, что совершенный энциклопедический словарь, свободный от ошибок и полностью целесообразный во всех своих частностях, невозможен, поскольку любому составителю или составительскому органу недостает полного объективного охвата. Ни один человек – не остров, ни один словарь – не закрепленная на небосводе звезда или трали-вали как-то там. Конечно, решение убрать какие-то слова для того, чтобы в словаре могли занять свои места слова «позначимее», может оказаться противоречивым. Недавние редакторские предложения заменить, к примеру, понятия сережка древесная и каштан конский на копипаста и широкополосный в издании «Оксфордского словаря для юношества» удостоились общенационального освещения в прессе и множества возмущенных откликов. В ответ на свои онлайновые обновления «Суонзби» получил гораздо меньший отклик – главным образом потому, что едва ли кто-то их заметил.

Едва ли кто-то.

Телефон зазвонил вновь.

Никакими новыми словами пополнять «Словарь» не предполагалось, хотя многие из уже присутствовавших следовало осовременить. Например, требовалось подправить глагол освежить после его версии-1899, где «распечатать письмо» означало нечто совсем иное. Сходным же манером, слова метка, вирусный и друг с их возникновения довольно сильно изменились. Еще одним таким словом был брак.

Определение брака 1899 года начиналось так (выделено мной [Сколько раз вам выпадало это действительно сказать?]):

брак (сущ.), относится как к деянию и церемонии, посредством коей учреждаются отношения мужа и жены, так и к блаженному физическому, юридическому и нравственному союзу между мужчиной и женщиной в полном их единстве, готовых к основанию семьи.

Для нового цифрового издания Дейвид усовершенствовал это так:

брак (сущ.), относится как к действию и церемонии, посредством которой могут быть учреждены отношения одной личности с другой, так и к физическому и юридическому союзу между этими личностями.

По какой бы то ни было причине именно это изменение вызвало кое-какое бурление в прессе. Из-за него же начались и телефонные звонки.

Помимо ответов на звонки в мои служебные обязанности входило проверять орфографию и пунктуацию в усовершенствованных Дейвидом словарных статьях. Работа это была кропотлива, поскольку Дейвид терпеть не мог современную технику, если она не была онлайновыми шахматами. Кроме того, он скупился на покупку конторского оборудования. Пользоваться компьютером в «Суонзби-Хаусе» означало ненависть к созерцанию песочных часов. На загрузочной заставке моего компьютера такие часы были безмолвными, одноцветными и меньше ногтя: шесть черных пикселов в верхней луковице и десять в нижней. Интересно, сколько месяцев жизни люди тратят, вперяясь в этот рисуночек с тонкой талией? Поневоле я задумалась о всяких разводах на той клавиатуре, что мне досталась в наследство. Не вполне серые, не совсем черные, не очень бурые. Что это – кожа? Копоть? На память пришел возвратный глагол отшелушиваться. Понятие кожное сало. Летопись предыдущих рук, покоившихся на этом же самом куске пластмассы. Некоторые, возможно, уже умерли, и вот эта потертость может оказаться единственным их следом, оставшимся на земле. От клавиатуры меня стало подташнивать.

Но вот эти загрузочные песочные часы. Еще парочка пикселов висела в центре рисунка, подразумевая, что песок сыплется, – при наблюдении за этой заставкой песочные часы вращались вокруг своей оси, словно их переворачивали и пере-переворачивали пальцы незримого модератора. Это же все знают. К чему утруждаться объяснять самой себе песочные часы? Тесное соседство с энциклопедическими словарями превратило меня в зануду. Словоблудие, схоластика, скукотищащаща. Уверена, что не одна я в ужасе от песочных часов. Работает вот так человек со стрелочками и указательными пальчиками компьютерного курсора, и это настоящее потрясение, когда он вдруг преображается в инструмент, нацеленный на какое-то другое деяние – деяние, не только человеку не подвластное, но еще и более приоритетное. С операционной системой, которая слишком занята, чтобы принимать вводимое с клавиатуры или мыши, вы застряли, покуда компьютер ваш не договорится сам с собой, а до тех пор нежеланное общество вам будут составлять вращающиеся песочные часы.

Телефон у меня на столе еще раз резко прозвонил.

Быть может, песочные часы вызывают столько беспокойства потому, что не предлагают ни единого намека на облегчение, какое рано или поздно наступит. Да, подтверждают они, ты загниваешь, не слезая со стула! В этом нет никакого смысла! Все это ни к чему! Зачем ты разучивала все эти гаммы, зачем учила наизусть слова песен, почему вообще тебе не было безразлично, правильно ты произносишь произношение или нет? Нескончаемый ручеек песка из одного обращенного конуса в другой никак не указывал на то, что отсчитывается какое-то конкретное количество времени. То есть вот правда – песочные часы были идеальным символом фрустрированного струения, а не продвижения вперед: образ неизменной, неизбежной «настоящести», а не посул какого бы то ни было будущего. Циферблат без стрелок, быть может, оказывал бы столь же макабрическое воздействие. Струение и макабрический. Что было у меня в тех крутых яйцах? Я вообще кем себя возомнила?..

Телефон прозвонил еще раз.

Иконография песочных часов намекала на некую поступательность: все природное движется к смерти. Для бодрости конторского духа так не годится. От ожидания того, как песочные часы на компьютерном экране опорожнятся и наполнятся, а потом опять опорожнятся, возникало ощущение не просто тщеты, но и смертности. Я понимала, почему они излюбленный реквизит всякий раз, когда б в западной культуре ни возникала фигура «Отца-Времени» или «Смерти», и если б Белый Кролик в «Алисе в Стране чудес» у Диснея по описаниям кричал: «Ах, боже мой, боже мой! Я опаздываю»[2], – стискивая в лапках песочные часы, а не карманные, выглядел бы он гораздо более морбидным (это я нагуглила со своего телефона) сигилом зайцеобразных. Соперничая с черепами, догоревшими свечами и гнилыми плодами, песочные часы – также один из неувядающих тропов в ванитасах – произведениях искусства, иллюстрирующих собой физическую бренность мира. Смятые тюльпаны, высохший пергамент. Упирая на этот сатурнический восторг коронных номеров memento mori, пиратские корабли XVII и XVIII веков на флагах своих рядом с более знаменитым символом – черепом с костями – несли