Ум копила, силу и стать,

Чтоб тверским, рязанским и суздальским

Встать с колен,

На ноги встать,

Отряхнуться,

расправить плечи

И от моря до моря вздохнуть

Полной грудью,

в кровавой сече

свой единственный высветив путь.

Ты живо, Куликово поле!

Тяжек меч,

но праведен меч.

Мы от поля до поля в воле

Красоту земли и раздолье.

Чистый дух и любовь сберечь!

1. Феофан, Прохор, Андрей. 1405 г.

На Москве стучали в такт три сердца.

Каждое по-своему, но в такт!

Трое было их – единоверцев

По Христу,

и по кистям в руках.

По тому, что выйдет из-под кисти

И останется – твое… и не твое.

По застывшей в мертвой краске мысли,

И по духу, оживившему ее.

В горестной купели сердце выкрещенное

Оживало рядом с молодым

Сердцем,

куликовским всходом вырвавшимся

Из родной земли сквозь черный дым,

И от них ни чуть не отставало

Сердце, недоступное годам, –

Все, что накопило, отдавало

Жизни,

людям.

храмам,

городам.

В Благовещенском, под свод,

на самый верх

Лез Рублев,

отринув суетность земную.

И светлел лицом суровый

Грек,

Вспоминая родину святую.

От погибели своей земли бежал

Он на Русь, объятую пожаром.

Русь восстанет из огня –

он знал,

Ну а вместе с ней,

его же даром,

Византия в фресках будет жить –

Так угодно, видимо, судьбе,

И из рук не выпускал он кисть.

Забывал в работе о себе.

Старичок седой и узловатый,

За наставника артельным и отца,

вверх глядел, в соборный свод покатый

Прохор – чудодей из Городца.

И прищуривая глаз подслеповатый –

скольких вывел в свет его мазок –

Он, ругая годы, говорил:

– Ребяты,

мне б наверх подняться кто помог!

Оживали стены

и вмещали

На себя все отблески земли,

Отряхнувшей тяготы печали,

Возродившейся из пепла и золы.

И в суровых ликах узнавали Люди тех,

под чьи знамена шли.

И отныне лики не пугали –

Поднимали,

за собой вели!

В образе

Спасителя людского

И его апостолов святых

Прихожане видели Донского,

Храброго Владимира,

иных –

Не вернувшихся из славной битвы.

Но навек оставшихся в сердцах.

Тех, чьи судьбы с их судьбою слиты.

Превозмогших муки,

смерть

и страх.

И стучали в такт сердца артели.

Подчиняясь трем большим сердцам:

Сердцу –

выкрещенному в горестной купели,

Сердцу –

радостному как капель в апреле.

Сердцу –

бьющемуся вопреки годам.

2. Даниил, Андрей. 1408 г.

Пролетела пара лет

с благовестным звоном.

Зубы обломавши, ушел Едыгей.

Во Владимире Андрей

с Даниилом Черным –

Время – разбросавши, сводит людей.

Тихо у Успенского собора.

Примолкает, проходя, народ, –

Здесь – мирская суета, котора.

Там – священнодействие идет.

От церквей Царьграда и Софии

Страшный Суд – любимейший сюжет.

Только трудно напугать Россию,

Крепнущую среди страшных бед.

Да и стоит ли?

Напрасная задача!

Столько было видено судов! –

Суд так суд!

Но надо бы иначе! –

С Даниилом порешил Рублев.

Даниил в работе скор, спор.

Зуд мастеровой зудит в груди –

В руки бы не кисть, а топор!

А Андрей все в небо глядит:

Ищет в небе сердцем лазурь –

Вот бы краски где растирать.

Меньше будет крови и мук.

Если золотое с солнца брать!

Судный День – как торжество любви.

Братства и согласия людей,

И освобождения земли –

В мыслях рисовал себе Андрей.

И волжбою друга увлечен,

Даниил в груди огонь гасил.

Верил – мир страданья обречен.

Только б у любви хватило сил.

Стены пропадали –

это кисть

Прорубала светлое окно

В ту не близкую,

но будущую жизнь.

Что творцам застать не суждено.

3. Андрей. 1422 г.

И опять в дорогу –

кругла земля.

И хочется многое в жизни успеть:

Понемногу можно,

мало – нельзя!

Нас подхлестывает в этой жизни смерть.

Знал Рублев –

с костлявой не рассориться

И покоя в жизни не просил.

Верил– труд его воздастся сторицей.

Знал и то,

что чужды на Руси

Византийцев образа суровые –

Время не стращать!

А время строиться!

И рождалися иконы новые –

Светлые!

Венцом их стала «Троица».

Долог путь.

Но каждой новой вехой

Он земные путы обрывал.

Век его не мерялся успехом –

лишь страданьями и болями людей –

И во всем оставшись человеком.

Смертным, тленным,

богомаз Андрей

У дверей

в бессмертие

стоял!

Не глядела «Троица» на мир.

Мир гляделся в «Троицу»,

как в зеркало.

Задержавшись перед ней на миг,

Кровь с себя смывал,

ему хотелось белого!

Золотистого!

И чисто-голубого!

Александр Чернобровкин

Волхв

Рассказ

Пещера была вырыта в склоне пологого холма, поросшего соснами, высокими и стройными, и смотрела входом, завешенным медвежьей шкурой, на ручей, широкий, в пару саженей, в котором зеленоватая вода текла так медленно, что казалась стоячей. Неподалеку от пещеры горел костер, еле заметное в солнечных лучах пламя облизывало крутые бока чугунка, на дне которого булькало густое фиолетовое варево. Около костра прогуливался крупный ворон, прихрамывающий на левую лапу, часто останавливался и наклонял и выворачивал голову, будто прислушивался к идущим из земли звукам, потом встряхивался и ковылял дальше. С ближней к входу в пещеру сосны серо-оранжевой лентой соскользнула на землю белка, села на задние лапки и требовательно зацокала, настороженно косясь на ворона. Тот дважды поклонился, словно приветствовал зверька,