Движет всем не чувство, а соперничество.

С культурой на телевидении то же самое. Ей-богу, все сводится к игре «У кого что лучше накачано». Чаще всего выступают не культурные люди, а культуристы. Культуристы-библиотекари, допустим, — и все равно культуристы. «Эй, ты! Видал, какой у меня трицепс в области геометрии?»

Движет всем не любопытство, а соперничество.

Куда ни глянь, информация из первых рук, свидетельства очевидцев. «Мой садовый гном — педофил», «Моя красная рыбка — неврастеничка», «Делаю шпагат на руках», «Показываю фигу ногой», «Это мой выбор — и пошли вы на…»

С давних пор на телевидении все напоказ, но теперь там показывают одних кретинов.

А если их еще и отбирают… Это же соперничество!

Полазив по сетке программ, я вляпался прямо в квартирное реалити-шоу… Там сама жизнь — от какофонии отрыжек до пары сеансов групповой эпиляции — превращается в игру.

У меня впечатление, что я вижу, как все они бок о бок лежат на клейкой ленте от мух. Лапки увязли в желтоватом сиропе, но они пытаются по-прежнему, несмотря ни на что, с улыбкой хлопать крылышками. А когда набирается чересчур много мух, вывешивают другую бумагу, еще желтее, еще убийственнее… Кто спорит, мухи жуткие дуры, но я все равно никогда не видел, чтобы они толкались, стараясь раньше других сесть на липкую бумагу.

Что до зрителя, то ему все по барабану. Он видит ровно столько, чтобы думать, что он не первый попавшийся кретин, и ему все нравится. Просто он считает, что легче голосовать дома за игру «Развлечение», чем куда-то ходить на игру «Политика».

Потому что политика тоже игра, но там чемпион сначала получает миллионы и только потом не отвечает на вопросы. Выиграть выборы — это как выиграть велогонку: теперь это не победа, а верный приговор!

Но ведь и их надо понять, наших бедных народных избранников. Им нелегко. Годами корпеть над книгами, потом годами глотать унижения и птифуры, мучиться изжогой от теплого шампанского, годами перелицовывать костюмы и убеждения — и после всего этого увидеть, как на стадионе восемнадцатилетние мальчишки в коротких штанах зарабатывают колоссальные суммы. Да после такого и взятки брать не хочется!

В безжалостном мире безмолвия мелкая рыбешка в конце концов попадает в банку с решетками на окнах. И уже оттуда глядит, как резвятся ее прежние товарищи акулы, делая вид, что они с ней не знакомы. Они потеряли мир, но будут хранить безмолвие. На память.

К счастью, телевидение бдит. Оно изобретает игры, в которых ради победы нужно стучать, врать, разоблачать и предавать… А поскольку для телезрителя вся жизнь — игра, он будет считать нормальным, что в политике тоже связующим является «слабое звено».

Телезрителю все по барабану.

Мозг сортирует, желудок размягчает и переваривает. Поддерживая смешение жанров, телевидение превращает мозг человека в пищевод. Телезритель голоден, но вкуса не разбирает. Он съест что угодно, лишь бы жевать.

Он одинок? Влезает в личную жизнь звезд, и вот уже у него друзья. Ему страшно? Наварро и Жюли Леско не дремлют, он может спать спокойно. Он в ярости? Он сорвет свою злость вместе с Рембо, либидо потешит с дежурной секс-дивой, а амбиции — с телезвездами, которые растут как грибы.

Машина по превращению пупка в пуп земли поработала на славу: у зрителя выветрились мозги.

Опасная штука — проветривать мозги. Не всякого можно допустить к такому делу.

Аверти, наверно, это знал. Может, он что-то и мог напутать, но никогда не смешивал черт-те что с неизвестно чем.

Мне нравится все. Но культура — не развлечение, спорт — не жизнь, политика — не телеигра.

Если втоптать в грязь слово «культура», то первый попавшийся Месье сможет убедить нас, что мания величия и любовь к музыке — это одно и то же.

Если втоптать в грязь слово «политика», как тогда назвать того, кто просто хотел бы поразмыслить над тем, «как нам всем вместе быть счастливее»?

Пока страшнее пропустить старт забега на сто метров, чем получение чемодана денег в городской ратуше, все возможно.

Все.

И не исключено, что в следующий раз мерзкое чудище не остановится на втором туре.

Глава VII. Э-э…

В моей богатой коллекции самых страшных и самых смешных историй почетное место занимают пьесы Мрожека, которые я играл вместе с Ивом Робером.

Он выбрал меня в партнеры на прослушивании, еще не зная, что партнерами мы станем на долгие годы. В то время он был уже кинозвездой первой величины, известнейшим театральным актером и кинорежиссером, чьи фильмы пользовались успехом. Я был всего лишь молодым артистом и панически боялся забыть текст. Впрочем, я и сейчас этого боюсь, от этого страха избавиться невозможно. Разница между маститым актером, таким, как Ив, и дебютантом вроде меня заключается в умении выходить из положения.

Я, если забываю текст, то поступаю очень просто: встаю столбом и цепенею, обращаюсь в статую, в каменную глыбу, истекающую крупными каплями пота, в фонтан пота, в водопад, в то время как ладони мои дергаются в неодолимых конвульсиях, постепенно поднимающихся до самых плеч, а я при этом смотрю на партнера круглыми, выпученными, стеклянными глазами, без единого проблеска той живости и остроумия, благодаря которым я стал известен, а рот мой открывается и закрывается в попытке глотнуть воздух и испустить вопль о помощи, но ему не суждено вырваться наружу.

Естественно, данный способ имеет ряд мелких недостатков: я не только подставляю партнеров, но вдобавок это замечают все в зале. Слышно, как с ряда на ряд разносится шепот: «Текст забыл, текст забыл…» И пока этот слух облетает зрительный зал, я медленно и мучительно выкарабкиваюсь из провала в памяти, в моей голове раздается хлопок — а если хлопают, я всегда выхожу.

Странно, но Ив реагировал совершенно иначе. Во всяком случае, я узнал это в день премьеры — не стоит и говорить, что премьера была не какая-нибудь, а ужасно важная, — но так уж вышло, что провал в памяти случился у него. Не стоит и говорить, что у него был не просто провал, а ужасный провал.

Лучше все же рассказать…

Сначала я вижу, как он спокойно подходит ко мне. Его лицо безмятежно, возможно, даже озарено легкой улыбкой. Видя такое присутствие духа, ни я, ни зрители не можем и вообразить, что с ним что-то