Кира принципиально не возила Павлу фрукты-овощи (редко что-то «домашнее»), давая возможность Дмитрию Викторовичу позаботиться о сыне, и сама с удовольствием уплетала киви и бананы навещая больного, не забывая, впрочем, кормить тем же самым и его.

У Павла были хорошие прогнозы на выздоровление, но требовалась операция в Германии, а ехать он почему-то не хотел — его уговаривали все, все, кроме Киры — она никогда не давала советы людям, предоставляя им свободу выбора.

«— Вот Паша решил все за меня и что из этого вышло? Ничего хорошего! — мысленно возражала она Дмитрию Викторовичу, уговаривающего ее повлиять на Павла. — Он уже большой мальчик и нечего над ним так трястись».

Кира прошла по территории госпиталя, любуясь цветами, вошла в широкие двери небесно-голубого корпуса и поднялась на третий этаж. Из-за двери палаты Павла раздавались мужские голоса — мужчины разговаривали на повышенных тонах и Кира решила не мешать — мало ли проблем на работе и их надо решать.

Она осталась в холле, повернула кресло «лицом к окну» и удобно расположилась в нем, скинув туфли и вытянув ноги.

«— Следующий мой шопинг пройдет в спортивном магазине! Куплю две пары, нет три пары кроссовок на все случаи жизни, — пообещала она себе и собралась закрыть глаза, как услышала голос Валентина Зайцева — заместителя Павла (своего страстного, сильно, мужественного и еще тысяча эпитетов какого… любовника). — С чего это ты так разошелся мой «милый, славный…»»

Она не успела договорить — дверь палаты распахнулась и на пороге появился Валентин в расстегнутом пиджаке и съехавшим на бок галстуке — Кира сильнее вжалась в кресло, не желая становиться свидетелем ссоры друзей.

— Это, ее решение и ты должен его уважать, — с трудом сдерживая раздражение, произнес Валентин, отстаивая свое право быть вместе с этой женщиной. — Ты не воспринимаешь ее всерьез, считая все той же наивной девчонкой, влюбленной в тебя без памяти, но время прошло, она изменилась и решает все сама, да и ты для нее теперь — незнакомый, взрослый мужик, зацикленный на своей болезни.

— Я ее му-ужчина, — приглушенный голос Павла еле слышался в холле, но Кира его слышала. — Про-осто от обиды она-а за-абыла это.

— Так скажи ей об этом, напомни и посмотри на ее реакцию, — стоя в дверях, Валентин пытался закончить неприятный разговор, — или уже, наконец, сделай что-нибудь.

— Нет, она меня про-остит и все вспо-омнит, — с полной уверенностью в своей правоте произнес Павел.

— Возможно, со временем она тебя и простит, но живет она настоящим, а не прошлым, пойми это.

— Я есть у нее и в на-астоящим!

— Есть, но в настоящим я ее мужчина! — закрывая дверь, произнес Валентин и быстро пересек холл, не замечая сидевшей в кресле Киры.

Выждав немного времени, Кира надела туфли и осторожно покинула госпиталь — сегодня у нее совсем не радостное настроение из-за их ссоры, но было приятно, что Валентин отстаивает ее право решать все самой.

Из машины она позвонила Павлу, «поболтала» о том, о сем, рассказала о новой квартире и подаренном Дмитрием Викторовичем попугае, поблагодарила за замечательный подарок, подробно расспросила его массаже, о процедурах, о том, что ему завтра привезти «вкусненького» — в общем, во всю старалась отвлечь, уболтать и поднять Павлу настроение, а отключившись, задумалась — его голос ей очень не понравился.

И она позвонила Инне Валерьевне, попросив ее проконтролировать состояние больного и, возможно, даже сделать укол успокоительного (о ссоре мужчин она умолчала — вдруг Инна Валерьевна больше не пустит Валентина к Павлу, и они так и не помирятся, а ссоры между друзьями она не хотела).

Профессорша согласилась — это она раньше возмущалась и спорила, и прямым текстом говорила Кире, чтобы та «не совала свой нос куда не следует и не указывала кому, что нужно делать на ее территории», а сейчас она убедилась в положительном влиянии «родственницы» на состояние больного и «про себя» удивлялась, как эти двое так тонко чувствуют друг друга (со стороны Киры уж точно — она даже по его молчанию в телефоне знала какое у него настроение и о чем он думает).

8 Вторник день ареста

Плавно покачиваясь в струящемся мареве раскаленного асфальта, молочно-белый «Ягуар» равнодушно вез хозяйку навстречу неприятностям, если, конечно, разговор о разводе и разделе имущества с почти уже бывшим мужем можно назвать простой неприятностью.

По мере того, как расстояние между Кирой и ее мужем сокращалось, она все больше нервничала, и машина, чувствуя волнение хозяйки, постепенно замедляла и замедляла ход.

Не доезжая каких-нибудь пару километров до деревни Жабкино, где последнее время жил и работал ее муж Анатолий Евгеньевич Меркулов, готовя очередной коттедж к сдаче «под ключ», «Ягуар» съехал с дороги на обочину и замер напротив реденькой, березовой рощи.

На Киру напала такая апатия, что в пору было отказаться от встречи с Анатолием и повернуть назад.

Она словно стояла перед закрытой дверью, за которой грохотали и сверкали все на свете природные катаклизмы, а ей нужно было открыть эту дверь и шагнуть за порог. И никак не избежать этого рокового шага — неотложные дела и первостепенные проблемы, когда-то обязательно закончатся, и она опять окажется перед этой закрытой дверью, которую все равно придется открыть…

«— Какого черта ты сюда поперлась? — недовольно проворчал ее внутренний голос. — Всю ночь колобродила, с утра в парикмахерской два часа проторчала, а потом сюда поперлась! Спала бы себе, да спала, и другим спать не мешала бы. Что тебе тут медом намазано? Оно тебе надо?»

«— Документы о разводе Анатолию отдам, он их подпишет и все, я свободна».

«— Ага! — хмыкнул ее внутренний голос, обретая очертания ворчливого Гнома в зеленом сюртуке, черных бархатных штанишках и остроконечной шляпе с большими полями. — Мужа своего что ли не знаешь? Просто так он их никогда не подпишет — взамен что-нибудь обязательно потребует: твою машинку, например. Надо было брать с собой своего Ланселота — пусть