Паника, неразбериха! Охранники рукой махнули: что их считать – утонул или убежал, какая разница? Вычёркивали нас всегда из списков живых и из жизни одинаково равнодушно… Пропали и муж Иван, и Миша, а живые или нет – не-

известно…

Мы живём в сырых, промозглых бараках. Взрослые мёрли, а что говорить про детей? И моя Катенька простыла и умерла от воспаления лёгких, я одна… Что делать? Скоро вода на озере очистится, нас в рыболовные бригады на острова повезут, а жить и сейчас надо, надо чем-то кормиться.

Я рискнула – пошла в Аральск и нанялась в прислуги, сначала к латышам. Мои хозяева – тоже ссыльные, жили на квартире. Помню – сижу с их ребёнком на земляном полу, играем… А скоро они уехали, рассчитали меня честь честью. Квартирная хозяйка помогла мне найти другую семью – муж бухгалтер, жена кассир в государственном магазине. У них двое детей и сестра-калека лет тридцати – руки-ноги больные после ушиба в детстве.

Я тоже ушиблась сильно в детстве, поэтому договорилась с хозяевами, что стирать не буду. Корову я доила, отправляла в стадо.

Воду мы покупали у водовозов, которые развозили её по городу в больших бочках. Когда придёт время стирать – затопим баню, нагреем воду, настругаем мыла, добавим соды, нашатыря нальём – и кипятим часа два. Калека наша за огнём следит – подкладывает в огонь колючки. Кругом же пустыня, где дров взять? Потом хозяева сами полощут бельё, а уже вешаю сушить, снимаю и глажу – я.

Добрые хозяева купили мне сундучок, одеяло – это после собственного-то дома сундучку радуюсь! Завелось у меня своё хозяйство. И ему я не успела порадоваться – в комендатуре стало известно, что я из ссыльных. А тогда никакой связи между вольнонаёмными и осуждёнными не допускалось, меня снова грубо забрали – за что такие муки?

Сначала-то нас все местные боялись, думали, что мы преступники, особенно местные – каракалпаки. Потом поняли, что нас незачем бояться. Те из местных, что сначала убежали, стали возвращаться. Начали чему-то учиться у нас, дружить, даже жалеть. Меня послали на остров Возрождения, где больше одинокие работали. Год прожила я на этом острове посреди Аральского моря, оно тогда огромное было – корабли ходили! Нам было трудно, особенно зимой – пять километров было до места работы. Мы вязали рыболовные сети, сажали невода – на сорочок привязывали, готовили другие снасти к рыбалке.

А рыбы сколько было! Тоннами вытаскивали, а меньше не становилось – лещ, усач, жерех, сазан, судак, краснопёрка, осетр, шамая – сельдь. Кто из наших на острове Кугарал работает, кто – на Трёхгорке или на острове Авань, и везде рыбы – море! Пойдёшь погулять на пристань, видишь: подходят плашкоуты, астраханки (лодки) – рыбу выгружают носилками, на тачках везут взвешивать. Приёмщики сваливают её в лабазы на сваях. Тут же рыбу моют, чтобы удалить слизь, спускают на тачках в ледники. Там рабочие в фуфайках разравнивают рыбу в чанах палкой, солят. Когда она просолится, по мере надобности её вымачивают до кондиции и нанизывают по четыре штуки на вешалки, уносят под навес для просушки. Затем коптят и отправляют по назначению.

Жили мы в бараках, работали по восемь часов. Из того, что зарабатывали, высчитывали сначала по 20 %, потом – по 5 % – якобы за то, что «перевезли». А что каждый где-то имел дом, хозяйство, семью, детей и всё потерял – про то с кого МЫ САМИ должны были спросить? Никто не знал, что ждёт нас впереди… Я уж много раз убедилась – СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ, как мышью, а правильнее было бы сказать – ГОСУДАРСТВО…

Бригадиром у нас был Александр Никифорович Манузин. Его жена должна была вот-вот родить, когда его с ней и родителями выслали из УРАЛЬСКА В АРАЛЬСК. Их также разделили, и о судьбе жены он ничего не знал. Бригадир уделял мне знаки внимания, но я ещё надеялась на встречу с мужем – ведь я его любила. Потом из сильных молодых женщин организовали рыболовные бригады. Если у мужчин невод был 1000 метров, то у женщин – 500. Увезли нас в Офицерскую бухту – рыбачьте! Работали мы в две смены. Ловить рыбу надо на зорьке – утренней или вечерней. Тогда рыба идёт нереститься в тёплые воды, на прибрежные отмели. Бригадиром у нас опять был Александр Никифорович. Бежит, бывало, кричит:

– Айдате, девки, быстрее, зорька сейчас будет! – залезем мы в лодки, плывём, забрасываем невода-волокуши. Бригадир помогает забросить сеть, расправить мотню, а девчата на берегу воротушку крутят – вытаскивают крылья невода. Потом все вместе мотню вытаскиваем – в каждый заход килограммов по 200 рыбы бывало!.. Летом нас отправляли на огороды в Биг-Баули, год шёл 1933-й, голодный. На день нам выписывали по 400 г чёрного хлеба и по полкило сахара – на месяц. Хорошо, что бригадир был добрый:

– Ешьте, девчата, только нигде ничего не бросайте, чтобы не видно было, – и мы ели помидоры, огурцы, арбузы. Не сытые были, но и не совсем голодные. Жили в сараях, где раньше кроликов разводили, далеко в степи. В двух километрах – ближайшая деревенька. Потом опять послали в Аральск. Саша, бригадир, всё меня не забывал, иногда навещал, всё надеялся. Помню, даже письма друг другу посылали зашифрованные – цифровые. А-1, Б-2, В-3, Г-4… А приедет – посидим, поговорим. Выйду его проводить – бывало, и поцелуемся – вот и вся любовь. Голодные были все, а голодному человеку ни до чего…

Затем меня направили в город Муйнак, в устье Амударьи, на её впадении в Аральское море. Госпароходство, пристань, рыбозавод – он же и мясной завод – вот и все предприятия. Степь, только кое-где заросли джиды – карагача. Дома, построенные из камыша. Камыш косят зимой, вяжут шомы —

столбы из пучков его стеблей. Он там высокий растёт – по три и более метра. Ставят шомы вертикально, обмазывают глиной, крышу накрывают только кугой.

Сначала я на рыбозаводе работала, тяжело. Потом пошла

санитаркой в больницу и уборщицей в магазин. Супруги, Мулдаш и Зина, работавшие в магазине, сначала меня на честность проверяли – всё-таки ссыльная. Там деньги оставят, здесь… Потом поняли, что мне можно доверять, хотели из меня продавца сделать, но меня это не привлекало.

Почему-то мне очень хотелось работать в связи. Я малограмотная была, как и большинство тогда, а тут