– в нас общий с народом. Мы – та тростинка на могилке, которая вдруг запела. Сказочная тростинка. Выросла из могилки! Ведь это голос братца – и я всем сердцем верую, что Ваш голос – это голос зарезанного братца родной сказки! Так бы вот сказал-крикнул весь истинный народ русский! Если бы умел сказать, если бы все, все думы и чувства матери его, родины, были бы ему ведомы. Вот почему Ваше письмо, задушевное, что горит в душе Вашей, меня и потрясло, и обрадовало. Да, мы знали бы, как надо теперь делать, если бы была у нас Россия! И я нашел бы в себе подспудные силы! Я надел бы стихарь, я пошел бы на амвоны и площадя, и я нашел бы огненное слово! Ибо я знаю, чую народ и его глубокое! Я уж и пробовал! Да, в страшные дни своей поездки в Сибирь, когда в Глазове захватил пятитысячную толпу своею слезою-словом! Но то на миг было. За моими словами пришли потом, назавтра другие слова и дела… Надо найти, получить Россию! Я верю в ее Воскресение, но надо его дождаться, его ускорить.

Я надеюсь в ближайшие дни быть в Париже, совсем. Мы 4-го октября возвращаемся. Поэтому я и не отвечаю Вам полно на письмо. Во мне нет силы сейчас: только что я закончил «Солнце мертвых», и теперь разбит, изнурен. Весь – в бездумье и слабости. Во-семь листов я написал за эти месяцы Грасса, помимо прочего! И мучительнейших листов. Я как тряпка теперь, и не найду слов-мыслей. А Ваше письмо настолько важно, что я бы совершил святотатство, если бы теперь, наскоро, взялся отвечать на него. Но я все же пишу Вам, не в силах умолчать.

Позвольте обнять Вас братски! Сказать Вам: о, не покладайте рук! Лучше в борьбе истаять, чем в словоплюйстве общем, эмигрантском, исскучать, изжиться, вылинять! Одно бы хотел сказать сейчас. Молодежь не только орудие для чистки и завоевания: её необходимо привить! Она же несет в себе будущих делателей духа и лика России. Она может в одной руке держать меч, в другой Символ Веры!

Оля посылает Вам и Павле Полиевктовне свой задушевный привет. Мой низкий поклон Вашей жене. Да будет (оно и есть!) она всегда Вашей крепкой поддержкой! Это чудное сочетание. Огонь и вихрь! Да! Крепко Ваш. Обнимаю. Ваш Ив. Шмелев.

10 мая 1924 г.

Villa Chalet Bernard Hossegor-Soorts (Landes)

Вы и представить себе не сможете, до чего здесь необычайно! Дорогой Антон Владимирович! Дорогая Павла Полуэктов-на! Ну, Океан – и в Калужской губернии18. Сосновые леса, смола горючая льет с лесов, а этих лесов на песках – сотни Klm. И тишина-а-а-а-а… А Оке-а-а-а-а-а-а-а-а-а-н – и Солнце тонет в нем. Дважды в день он посещает нас. Идет-струится по пескам, заполоняет озеро песку – и озеро – в лесах, под солнцем, наше, родное, калужское, а в озере – не головастики, а крабы, не улитки, а устрицы и мули, и чорт там знает что. Нам свалили – именно свалили – гору сосновых швырковых дров19. Свалили – нас не было – уехали. Кто? Океан? Звенят в лесах пилы. Опилки, блеск сосновых досок, кукушки, петухи в лесах поют, – Калуга! И вдруг – bonjour, Monsieur*! Трубит рожок, – это зеленщица, boucher, boulanger**… На авто, на ослике, на велосипеде. Почта… В 3 метрах вокзальчик – полустанок наш, где за всех одна madame. Здесь чудеса. Мы пропахли сосной, солью. Океан, когда его увидел, – до него через лес минут 20 (но он приходил к нашим ногам, в лагуну) – сказал мне: ты здесь останешься! Может быть, я послушаюсь. Он кудрями играет на песках седыми… Пески – на кулебяки бери, не сей. Крабы – я их сотню могу палкой вынуть. Когда прилив – они плывут, несет их – бери. Устрицы и мули возят ящиками на осликах. Бабы, в штанах, их собирают, по колено в море. У нас chalet* – 4 комнаты за 350 fr. за 2 месяца – май-июнь. За июль столько же, – 350. На август и сентябрь сдано. Но мы будем искать. Господи, здесь людей не видно! Никто не позвонится, не оторвет, не плюнет в душу. Я задергался в Paris. А сколько солнца! Здесь – очарование. Сами хозяйствуем, пилю дровишки, ходили вчера вдоль прилива, в лесах – 4 версты – и все леса, и нет конца им. Чудеса.

Пишите! Почта каждый день. Привозит facteur** на велосипеде – он же и Chef бюро. Вокзальчик в 3 метрах, в лесах. Спится. Встаю в 6 часов утра, ложусь в 10. Океан приходит и уходит. Ваши Ольга и Ив. Шмелевы.

28 мая 1924 г.

Soorts-Hossegor (Landes)

Дорогой Антон Владимирович, Большое спасибо за присылки, – читаю. Получаю исправно: «Руль», «Дни», «Русскую газету», «Последние новости», «Сегодня»20. Вот «Звено»21 шлют уже с год на Grasse, иногда пересылают. Читал и «стих». Послал в «Русскую газету» статью «Глаза открываются»22. Иногда зудит – черкнуть. Но весь отдался своей работе, и написал 3 рассказа – в ударе. «Два Ивана» – послал «Рулю», пойдет, должно быть, с воскресенья, в 2-3 №№ – большой23. «Два Ивана», как увидите – учитель и… дрогаль – интеллигенция и народ. Ну, а там пусть лают. Я вижу, как иные меня теперь принимают. Но глаза и душу ломать, и тем более в творчестве – не могу. 2-й рассказ еще не переписал, но написал – «Старуха»24. Он заменит 1000 статей о голоде, народе и проч.25 Он меня смутил. Но я его взял смаху. И 3-й «Сила»26. Должно быть, придется смягчить, а то… лезет он, понимаете. Силач-борец Куды-Прё «сдал» перед им, махоньким и вострым, каким-то пом-зам-комдарма! Рассказ веселый. Дело происходит перед смертью, в товарном вагоне. Итак, как видите, я работаю. Работаю над «Солдатом» – моей данью былому офицерству-рыцарству27. Здесь «выжимка». Отрывок из него дал «Инвалиду»28 – газете-однодневке. Когда же она выходит?

За Национальный комитет радуюсь. Позиция «Русской газеты» ставит меня в тупик. Собственно, куда идут, чего хотят? Что-то неопределенно-неопределимое. Я даю, ибо иногда нужно высморкаться, душу отчистить. А мне прямой убыток: судите сами: «Руль» мне за рассказы платит 1 fr. за строчку. А «Русской газете» даю за 150 fr. статью. А время