Дворцовую площадь, расположенную на крыше, Дафна узнала сразу: во всей Нараке только здесь можно найти зеленый парк с фигурными кустарниками и цветами, не уступающими по своей красоте даитьянским.

Теперь нижние ступеньки, у которых они с Лиром стояли секунду назад, выглядели игрушечными внизу.

«И зачем там стража? — задумалась Даф. — Ступенек наверно не меньше нескольких сотен, вряд ли кто-то, кроме самого создателя, прошел их все хоть раз. Куда проще телепортировать…»

Город остался внизу. И шум, и суета. В мыслях вдруг стало так спокойно при виде безграничного неба на горизонте, что захотелось просто закрыть глаза и дышать, дышать, дышать. Дафне всегда нравилось небо, а еще больше ей нравилась высота: здесь никого, кроме свистящего ветра, ничего, кроме свободы. Остановись, раскинь руки и представь себя птицей, парящей над землей, представь стихией, способной на все, представь…

— Значит, амбассадор, Даф? — разрушил идиллию Лир.

Сердце екнуло, и парящая в душе Дафны птица камнем рухнула вниз, когда вопрос разнесся разочарованным эхом по саду. Даф нехотя обернулась, Лир стоял в нескольких шагах от нее. Встретив ее взгляд, он не шелохнулся, не моргнул, а в его глазах не появилось ни обиды, ни возмущения, только печальное непонимание.

— Почему? — почти шепотом спросил он.

— Я… — «…не знаю», — хотела сказать она, но не сказала. Ведь это глупо, как можно не знать, почему ты пытаешься скрыть любовь к тому, кого любишь? Осудят? Засмеют? Плевать, ведь это же любовь. Плевать на мнение всего мира, если у тебя уже есть мир в лице любимого человека.

— Ты не хотела приходить на АмараВрати с заложником, ты хотела, чтобы все видели, что мы вместе. Так почему же я возвращаюсь с простым послом, Дафна?

Молчание.

— Думаешь, наследнику трона нужен посол? Думаешь, мне вообще нужна эта проклятая страна? Она забрала у меня все, она сделала меня тем, кем я быть никогда не хотел. Тем, кого презирал! — Лир застыл, словно внезапно догадался о самом ужасном. — Ты меня презираешь?

— Нет.

— Тогда почему!

Дафна сглотнула.

— Формально ведь я и правда посол, Лир.

— К черту формальности, когда ты им следовала? Формально даитьянка не может влюбиться в кровожадного фомора, так ты рассуждаешь? Формально сын не лучше своего отца-убийцы? — Хэллхейт смотрел на Дафну с такой жесткостью, таким холодом во взгляде, что к ее горлу подкатил горький ком слез. Будто он больше и не верил, что она его любит. Как он может не верить?

Дафна мысленно сжалась, боясь лишним движением сделать лишь хуже.

— Формально я не Мунвард, в которого ты когда-то влюбилась. — Сказав это, он отвернулся.

Его слова прозвучали так, точно были последней точной, истиной, не требовавшей других доказательств. Ком в горле у Дафны разросся, и в глотку словно вонзились шипы, перехватившие враз дыхание. Она понимала, почему Лир говорит все это: именно так рассуждали всегда даитьяне.

«Фоморы — варвары, для которых сила важнее здравого рассудка, — скажет любой в Сутале, кого ни спроси. — Фоморы глупы и алчны, они живут в своих каменных норах и точат клинки, потому что на большее не способны».

Так говорили Дафне с детства, и она в это верила. В это верил и Мунвард.

Проглотив слезы, Даф отчаянно пробежала глазами по парку, ища ответ, которого, знала, там нет. И вокруг никого, помимо садовника, суетящегося у клумбы и даже не заметившего гостей. За Лиром на противоположной стороне площади стоял дворец, над которым, как пламя из чистейшего мрака, развивался черный флаг.

Точно как это пламя, все горело у Даф внутри от беспомощности понять свои чувства. Странные, двоякие. Перед ней тот же даитьянин, которого она любит, только… не совсем. Когда она думала об этом, все казалось понятно: Лир — это Тер, и он нужен Дафне, неважно, какое у него лицо. Но когда Лир действительно был рядом, что-то в сердце предательски тяжелело.

«Неужели я до сих пор вижу в нем Крейна?»

И эта старая жажда мести, как незаживающая рана, как базовый инстинкт, не дает Дафне покоя? Отравляет любовь к Мунварду ненавистью к Хэллхейту?

— Я подумала… Подумала, так будет проще, — порыв ветра пронесся мимо, унося ее ложь с собой.

Не оборачиваясь, Лир сдавленно рассмеялся.

— Кому проще, Даф? Народу, который ненавидит, когда ему врут? Мне, осознавать, что моя жена стыдится, что стала ею? Или ей, — он наконец посмотрел на нее. Лучше бы не смотрел. Его взгляд пылал, только вот от гнева или обиды? — Потому что она сомневается, что связала свою судьбу с правильным человеком?

— Лир!

— Если ты не веришь своим чувствам, как я могу!

Даф прикусила губу и почувствовала медный вкус крови во рту.

— Я не сомневаюсь, — силясь звучать спокойно, простонала она. — Я люблю тебя.

— Любишь! — он выплюнул слово, будто оскорбление. — Кого же ты любишь? Хэллхейта или Мунварда?

— Это один человек.

— Нет. Их двое, у них два лица, два прошлых. Только вот будущее у них одно, одна душа. Так какую же часть моей души ты предпочитаешь, Аурион?

Вопрос прозвенел в тишине, точно треснувшее зеркало. Лир продолжил смотреть на Дафну, как раненный зверь, решивший, что своей яростью отпугнет всех, неважно пришли ли они помочь или причинить новую боль. Ветер трепал его волосы, пряди хлестали по щекам, но он, не моргая, смотрел на даитьянку.

И Дафна вдруг поняла, что не может сдержать улыбку. В самом этом поведении, в самом взгляде было столько Мунварда, что даже доставшиеся ему от крови Хэллхейтов суровые черты лица этого не скрывали. Она слишком хорошо знала Тера, слишком хорошо помнила, как много для него значит безоговорочное доверие, и слишком хорошо понимала сама, как сложно порой верить в свое счастье.

— Я предпочитаю всю душу целиком, — сказала она. И огонь в глазах Лира погас. Резко, будто Даф произнесла какое-то неведомое другим заклинание. Укрощенный зверь заснул, позволив залечить его раны. — Я люблю тебя, потому что ты всегда остаешься собой.

Подойдя, она еще раз улыбнулась и провела ладонью по его щеке.

— Даф…

Она поцеловала его, невесомо, едва коснувшись губами его губ.

Не говоря ни слова, Лир прижал ее к себе. Его рука скользнула по спине Дафны, пальцы описали восьмерку — нет — знак бесконечности вдоль ее позвоночника. Один из тех двух, что переплелись на браслете, который когда-то подарил даитьянке Элеутерей.

Для Даф это всегда было так просто — успокоить его. Лира или Тера, неважно. Были ли это верные слова, которые так искусно подсказывала интуиция? Или дело в какой-то особой интонации, тембре голоса? Или же просто, в отличие от остальных, даитьянка не боялась обжечься о тот огонь, которым горела его душа?