Саша отвесил поклон и тотчас сконфузился: надо ж было честь отдать, а вот поклон в форме – все равно что книксен.

– Волков, – зачем-то представился знаменитый дачник, не чинясь, протянул руку, совершенно не актерскую, широкую, с сильными, не особо длинными, да еще узловатыми пальцами.

Чередников представился.

– Ну вот и будем знакомы. Меня давненько сюда не заносило. Ай-ай, надо же, как случается в жизни… а я, видите ли, Веронике Матвеевне из Грузии аджику вез, – сдвинув шляпу на нос, Волков, как простой смертный, поскреб затылок, – а ей уж не до гурманства, поди. Столько добра пропало. Вы им уже сообщили?

– Пока нет. А почему вы решили, что они не…

Волков, точно испугавшись, поднял ладонь, пояснил ход мысли:

– Если бы они… упаси Боже… пострадали, тут было бы куда больше, чем один сотрудник милиции, – смущенно улыбнувшись, развел руками. – Ну а что ж. Пообщаешься с вашим братом – поневоле нахватаешься. Страховой агент-то был уже?

– Э-э-э-э…

– Ирина… то есть Владимировна говорила, что страховала имущество, – снова пояснил актер.

– Вы что ж, тесно общались? – уточнил Шурик на всякий случай.

– А как иначе, товарищ? Знакомы мы по Котельнической, когда она там в ателье еще работала. Потом в гору пошла, теперь вот и тут, по даче, забор в забор. Общались не то что тесно – по-соседски, как положено порядочным людям. К тому же и по работе: вот этот костюм она мне сотворила. Язык не повернется сказать «пошила».

Шурик абсолютно искренне одобрил:

– Костюм великолепный.

– Ирина мастер первостатейный. Так пошли посмотрим, что да как?

И, прежде чем Саша сумел сообразить, что актер имеет в виду, тот уже бестрепетно, прямо в своих сияющих туфлях, влез в самую грязь.

«Вот, а ты кирзу свою жалеешь», – укорил себя участковый, запоздало предупредил:

– Товарищ Волков, там гвозди!

– Да не страшно, я заговоренный, – легкомысленно отмахнулся тот. – Ай-яй-яй! Сколько всего погибло! Смотрите, это вот техника ее, со второго этажа, «зингеровка», распошивочная машина, а вот и книжная полка. Смотрите, товарищ участковый, а ведь на чердаке располагалась. Вот это бумага – даже в огне не горит. – Он пошевелил тростью – поднялась угольная пыль, и одновременно открылись непострадавшие, лишь пожелтелые страницы, на которых читался убористый французский текст и видны были сложные чертежи со столбиками каких-то формул.

– Это даже я и привез, из Парижска, – пояснил Волков. – Видишь, какие расчеты, как для постройки самолета.

«А ведь ловко он осмотр проводит, – не без удивления отметил Чередников, – ни дать ни взять следак или даже пожарный. Даже завидно».

Вслух же сказал:

– Павел Павлович…

– Охота тебе язык ломать! Можно просто «ваше превосходительство», – пошутил тот, – полно. Все Пал Палычем зовут, и тебе разрешаю.

– Спасибо. Пал Палыч, вы же часто бывали в доме?

– Разумеется.

– Тогда наверняка сможете ответить, был ли тут подпол?

Волков без малейшего колебания подтвердил, что был и есть.

– Эту дачу, товарищ Саша, еще Иринин отец обустраивал, а поскольку сам он из Ленинграда, как и я, то просто обязан был иметь запасы провизии. Но только вот об этом, – он понизил голос, шутливо озираясь, – ни-ко-му! Разрешения-то на такие перестройки не было, так он ночами с рабочими грунт выбирал и свозил в лес. Видели, поди, какая там горка посреди ровного места?

Чередников вспомнил: да, в лесополосе торчит какая-то горушка. Места вообще тут ровные, а она возвышается себе.

– Так что да, погреб был, – вздохнул Волков и, приоткрыв портфель, тоже прекрасный, породистый, кожаный, да еще в цвет туфель, показал Чередникову три банки.

– Вот, для пополнения припасов и вез. Это, – он достал склянку с чем-то густо-красным, как бычья кровь, – аджика, а тут, – на свет появилась посуда, набитая бурыми кругляшами, – варенье из орехов. А вот – самый смак, тушеные баклажаны.

Несмотря на то что обстановка никак не располагала, Саша почувствовал, что сейчас захлебнется слюной. Предательски сглотнув, он все-таки попытался продолжить опрос:

– Не припомните, где располагался вход в подпол?

– Нет, этого я не знаю, – признал Пал Палыч. – Я ж гость, мне обычно наверх подавали. Что ж, позвоню Иринушке на Кузнецкий, посочувствую. Вы как, товарищ Шурик, завершили осмотр? А теперь, если вы не против, зайдем ко мне.

– Конечно, я и сам собирался вас попросить, – неискусно соврал Саша и тотчас вспомнил то, что забыл:

– Пал Палыч, а вот скажите, может, знаете: в доме Каяшевых бывали дети? Не те, что вокруг Вероники Матвеевны крутились, а вот прям свои?

Соболиные волковские брови подскочили аж до светлых кудрей.

– Что?!

– Дети, такие… – терпеливо уточнил Чередников, показывая рукой, – школьного возраста граждане.

– У таких дам, как Ирина, детей нет и быть не может, – в этом объяснении прозвучали нотки недоумения и снисходительности. – Потомки и творчество – две вещи несовместные!

– Пушкин так не считал.

– Каяшева считала.

– А вы?

– И я не считаю, – признался Волков, приложив палец к губам, – двое у меня. А может, и больше, только мне о них еще не сообщили. Пока.

«Все-таки приятный мужик. А говорят, актеры все индюки надутые. Автограф, что ли, попросить. Для мамы», – думал Шурик, пока они шествовали к даче Волкова.

Еще он должен был про себя признать, что в работе в Морозках кое-какие плюсы есть. Он, конечно, давно уже не восторженный юный зритель, по все-таки приятно, что вот так, запросто, общаешься с настоящим актером, да еще каким!

По дороге Волков по-свойски рассказывал, как первый раз сыграл милиционера: «Точь-в-точь как ты, участкового, и знаешь, проникся!», называл по именам и отчествам генералов и членов ЦК, свойски приглашал «обращаться, если что». В общем, были некоторые основания размечтаться. Нет ничего удивительного в том, что за недолгие пять-семь минут пути Саша в своем воспаленном воображении успел дослужиться до капитана, занять место Порфирьича и поработать консультантом на очередной волковской кинокартине про героев-муровцев, которую обязательно будут смотреть такие же, как Шурик, юные мечтатели. Уже получилось даже и генеральский кабинет