Я подвёл зверёныша практически вплотную к ледяной зеркальной поверхности и не без наслаждения вдохнул терпкий аромат сигаретного дыма, исходящий от его тела. Хоть он и вёл себя почти послушно, молча подчиняясь моим движениям, в зеркало смотреть не стал и отвёл взгляд.

Его упрямство раздражало.

— Посмотри на меня, блять, — я стоял за его спиной, наклонившись к его уху и держа его за подбородок, чтобы не дать отвести голову в сторону. — Посмотри внимательно, чёрт возьми, ты же так ненавидишь мою рожу.

Сейчас моё лицо не было ни привычно безэмоциональным, ни наигранно доброжелательным. В отражении я видел лихорадочный блеск почти животных глаз, а мои губы были растянуты в неестественном оскале.

— Ты этого хотел? Окончательно вывести меня из себя?

Парень слабо подрагивал в моей хватке и больше не произносил ни слова. Но при этом я не видел в нём и капли страха, что взбесило меня ещё больше. Казалось, его тощее тело просто потряхивало от холода, не более.

Я ещё сильнее сжал его подбородок, теперь повернув его голову так, что мы соприкоснулись лбами и могли чувствовать дыхание друг друга.

— И чего ты молчишь? Не до болтовни стало?

Он облизнул губы и лишь цокнул языком.

Ярость, копившиеся во мне годами, нашла выход в этот момент его полного безразличия. Как он мог посметь настолько ни во что меня не ставить?

Я оттолкнул его, чтобы через мгновение уцепиться за дреды на затылке и оттащить к боковой стенке.

— Я терпел твои грёбаные насмешки, — движимый неуправляемой тягой смешать этого человека с грязью, я впечатал его головой в кафель. — Выслушивал от тебя всякую пургу, — второй удар был намного сильнее, а костяшки пальцев, сжимавших мёртвой хваткой его волосы, побелели от напряжения. — Терпел твоё блядское общество, — до ушей донёсся чвакающий звук рвущейся плоти и ломающегося носа, от чего человек под моей рукой ещё сильнее задрожал, но по-прежнему не издал ни единого звука. — Ждал, когда ты вернёшься, а ты пришёл и ещё больше начал выводить меня из себя, — меня самого трясло оттого, как страстно я желал вдолбить его в стену, да так, чтобы там навсегда осталась вмятина от его бесячей физиономии.

Я продолжал прикладывать его головой о плитку, пока он не начал кашлять, давясь собственной кровью, и из его горла не вырвался хрип.

— Неужто всё-таки решил что-то сказать?

Я снова повернул его к себе. Его лицо превратилось в кровавое месиво. Он лениво разлепил веки, залитые стекающими с разбитого лба густыми влажными дорожками, которые выглядели почти чёрными, и уставился на меня так, будто видел в первый раз в жизни. Несколько секунд я пристально смотрел на него, ожидая, что увижу хотя бы намёк на искреннюю эмоцию. Однако он по-прежнему вёл себя так, словно ничего не происходило и перед ним никого не было.

Не выдержав, я хотел было нанести ещё один удар, на этот раз кулаком прямо ему в лицо, но тут он вдруг перехватил мою руку и с лёгкой улыбкой сплёл наши пальцы.

Меня словно шибануло током. Какого хера он творит?! Даже избитый продолжает издеваться?!

— На свете не найти ещё более тупого человека, чем ты. И уйти не позволяешь, и не рад, когда я с тобой. Двуногое недоразумение, — вздохнул он и прикоснулся разбитыми губами к моим.

— Почему же ты так сильно не любишь себя?

В голове что-то взорвалось, всё перед глазами заволокло красной пеленой. Его слова оказали на меня ещё более ужасающее воздействие, чем молчание пару мгновений назад, и послужили контрольным выстрелом, который окончательно лишил меня последних проблесков здравого ума.

В позднее время суток я всегда брал с собой складной нож, который прятал во внутреннем кармане пиджака. До сегодняшнего вечера мне так и не довелось ни разу им воспользоваться.

Щелчок, и в тусклом свете пыльной лампочки сверкнуло новенькое отполированное лезвие, прежде не знавшее вкуса человеческой плоти.

Он перевёл туманный взгляд с меня на нож и будто бы вовсе не был удивлён. Я хотел услышать вопли ужаса, раскаяние и мольбы о пощаде, но он всё ещё держал мою руку и просто ждал. Я не понимал, куда улетучились его бунтарство и ехидство. Смирение и спокойное принятие происходящего никак не вязались с его обыденным взрывным поведением.

— Идиот… — в гневе я не разобрал, были ли это его слова или мои собственные.

Он не вырывался и не кричал, когда острое лезвие вошло в его грудную клетку. Он был настолько худым, что все его рёбра можно было без труда пересчитать слабым прикосновением. Нож с лёгкостью нашёл в них брешь, чтобы дотянуться до сердца. Короткого лезвия хватило, чтобы добраться до жизненного ядра человека, которого я в данную секунду так ненавидел.

Его губы немного дёрнулись от боли. Окровавленный нож со звоном упал куда-то в темноту.

Тело обмякло в моих руках, и он как плюшевая игрушка безмолвно сполз по стене вниз.

Его кровь на моих руках… была тёплой?

Впервые я почувствовал, что в нём было хоть что-то не безжизненно ледяное. От этого осознания алый миазм бурлящего в моём сознании безумия превратился в застывшую магму, которая медленно пошла трещинами и наконец разлетелась на тысячи мелких осколков, когда он, будучи не в состоянии сидеть, всем телом распластался по чёрной плитке.

Больно… Кажется, действительно больно…

Теперь он лежал на полу и как беззащитный ребёнок обхватил колени руками, точно пытаясь прикрыть позорную кровоточащую рану. Его дыхание стало прерывистым и сипло вырывалось из груди неравномерными вздохами. Постепенно и оно начало слабеть. Он лежал лицом к зеркалу, и я заметил, что в тускнеющих глазах в последний миг его жизни мелькнула всё та же нахальная усмешка.

Я осознал, что за все наши вечера я даже не спросил, как его зовут…

Его имя — моё имя.

Его побелевшее лицо в отражении зеркала — моё лицо.

Его струящаяся на пол кровь — моя кровь.

Извини, мой любимый враг и ненавистный друг, ты был прав когда-то. Я действительно был жестоким убийцей.