– На что жалуешься? – спросила я, листая последние записи в карте, чтобы представлять себе, о чем может идти речь. Антидепрессанты, средства против тревожности. Ушибы ребер, синяк на левой щеке, порез на лбу после драки с сокамерником. Я поглядела на парня, чтобы убедиться, что следы побоев уже зажили.

– На ноги, мисс.

Я слегка удивилась. После всех вводных, после данных карты, я не ожидала такой относительно мелкой жалобы.

– Ну надо же! И что с ними?

– Болят, когда я хожу. Все дело в обуви, точно.

Джером поднял в воздух одну ногу в черной кроссовке, которая, судя по всему, являлась частью тюремной униформы. Потом вернулся в свою картинную позу и начал грызть ногти, точнее, то, что от них осталось. Я заметила татуировку в виде змеи, обвившей лезвие кинжала у него на левом запястье – кончик лезвия выглядывал из-под манжеты его свитера.

– А как именно болит? И где?

Я вполне могла поверить, что кроссовки не самые удобные.

– Да у меня все ноги в мозолях, мисс. Едва-едва хожу, до того болит. Мне точно нельзя носить такую обувь.

Мне странно было слышать его обращение – мисс, но Джером, похоже, видел во мне представителя власти или кого-то вроде учительницы, в отличие от моих предыдущих пациентов, которые, как правило, воспринимали меня как друга. Хотела ли я брать на себя такую ответственность? Готова ли была к ней?

Я обошла свой рабочий стол, чтобы посмотреть его ноги, попросив Джерома снять кроссовки и носки. Он помахал передо мной пахучей ступней, демонстрируя крошечную мозоль на правой пятке. Взгляд у него был абсолютно невинный.

– Просто ужас какой-то! Ходить не могу!

Однако ко мне в кабинет минуту назад ты зашел без всяких проблем, – подумала я. Похоже, за его жалобой крылось нечто большее.

– Давай-ка зайди в соседний кабинет, там сестра тебе даст пластырь.

Не успела я это сказать, как Джером предложил собственный диагноз и лечение.

– А давайте вы напишете, что мне надо ходить в кроссовках из дома? Тогда и мозолей больше не будет.

Внезапно я поняла, что происходит. Наверняка есть какая-то лазейка, позволяющая заключенным носить собственную обувь по медицинским показаниям. Я не знала, рассчитывает ли он получить кроссовки от своих родных, но в целом стало ясно, ради чего Джером все это затеял.

Я работала первый день и сильно опасалась нарушить какие-нибудь правила. Придав голосу чуть больше твердости, я предложила:

– Давай для начала попробуем пластырь и посмотрим, как пойдет дело.

Джером громко фыркнул.

– Ну мисс, – протянул он.

Еще минуту он сидел передо мной, горько вздыхая, словно ждал, что я передумаю. И грыз ногти.

Я попыталась вспомнить, что обычно говорю сыновьям, когда они пытаются настоять на своем. С улыбкой я объяснила, что это мой первый день в тюрьме и что ему придется сперва воспользоваться пластырем, но я обещаю, что ознакомлюсь с правилами касательно ношения собственных кроссовок вместо тюремной обуви.

Еще пофыркав и повздыхав, Джером с недовольным видом согласился дать пластырям шанс, но выходя из кабинета и направляясь к Венди, с хитрой улыбкой оглянулся.

– Увидимся на следующей неделе, мисс!

* * *

Остальные явились с такими же незначительными жалобами, причем еще трое просили разрешить им носить собственную обувь на столь же эфемерных основаниях. У двоих якобы ныли стопы, еще один мучился болями в пальцах ног. Смехотворно было тратить рабочее время на подростков, пытающихся добиться разрешения ходить в своих кроссовках. Наверное, следовало обсудить это с Доун, но сначала мне необходимо было посоветоваться с Венди о промахе, который я совершила с другим мальчиком.

– Я сказала, мне нравится оранжевый комбинезон, в котором он пришел. Что он выглядит ярче и веселее, чем серые костюмы. А он сказал: «Спасибо, мисс, меня в него нарядили, потому что я пытался сбежать!»

Венди в ответ громко расхохоталась.

– Ну, в этом комбинезоне он точно не сбежит. Его в нем за версту видно.

Я рассмеялась следом за ней. Мы обменялись понимающими взглядами, и я почувствовала себя гораздо уверенней. Похоже, мы найдем общий язык.

Забавно и одновременно странно было думать, что мой пациент, страдающий легкой ушной инфекцией, пытался бежать из тюрьмы строгого режима, возможно, всего пару часов назад. Я работала с обычными болезнями, но в совершенно необычном, чуждом мне мире.

Обращаясь к Венди, я спросила:

– А что это за тема у мальчишек с кроссовками?

Если кто и знал все их трюки, так это она. Венди щелкнула языком.

– Носить тюремную обувь «не круто», поэтому они всеми правдами и неправдами стараются выпросить разрешение ходить в своих кроссовках. Так они хоть немного будут отличаться от остальных.

Венди поглядела мне прямо в глаза.

– Надо быть с ними потверже, иначе они вас быстро возьмут в оборот.

Это я уже начинала понимать. Уступи одному – и они все выстроятся в очередь, так что неделю я буду принимать подростков, желающих сменить обувь.

– Они отличные манипуляторы. Только увидят, что вы дали слабину, так сразу попытаются этим воспользоваться, – предупредила она. –  Будут вас все время проверять, испытывать терпение, как все подростки. Только помните, что многие из них – настоящие эксперты по вранью. Об этом легко забыть, но они оказались здесь потому, что совершили преступление.

Венди была права. Легко было упустить из виду тот факт, что эти подростки – преступники, когда их приходилось лечить от самых обычных болезней. Если не считать грубоватую речь, в целом они вели себя вполне пристойно.

После трех недель в Хантеркомбе я поняла, что в своем новом мире заново обретаю крылья… если забыть о раздражающих обращениях по поводу кроссовок. Работа была совсем другой, довольно сложной, и я чувствовала, что получила в жизни новый старт. Туча, висевшая надо мной с тех пор, как я рассталась с частной практикой, постепенно развеивалась. Я видела, что встраиваюсь в новый коллектив, и радовалась, что снова приношу пользу. Может, еще на что-то гожусь?

В своем медицинском блоке я жила словно в пузыре; мало что знала о других отделениях тюрьмы, о том, что там происходит, и даже не представляла, как выглядят камеры. Я понятия не имела, чем мальчики занимаются в остальное время помимо 15-минутных консультаций со мной. С начальником тюрьмы я говорила всего раз или два. Дважды в неделю я приходила и уходила, теперь уже с собственной связкой ключей; лечила обычных прыщавых подростков с обычными несерьезными жалобами. Мне даже начинало нравиться их обращение – мисс.

Однако, как каждый пузырь, мой должен