твоя мать… Вот сегодня она сказала мне в магазине: «Иди, ты же готовишь банкет в честь помолвки сына». Пообещала, что сама сделает все венки. Что ты качаешь головой? Это чистая правда!

Ее лицо становится серьезным.

— Вот я и сказала себе: эй, что за перемены? Что это все ко мне такие добрые? Так внезапно? И дети мои стали вдруг меня уважать! С чего бы это? Они все знают. Все знают, что я умираю. Они не говорят, но я думаю, что мой конец уже близок.

Я расставляю тарелки на подносе.

— Ах, тетушка Хелен, я уверена, что с вашим здоровьем все в порядке. Если доктора сказали, что опухоль доброкачественная, значит…

Она останавливает меня, подняв руку:

— Не надо со мной осторожничать. Я не боюсь.

Я не юная девушка. Мне почти семьдесят три.

— Я не осторожничаю, — пытаюсь протестовать я. — Вы не умрете.

— Ну ладно, все пытаются скрыть от меня эту правду. Хотят быть добрыми со мной перед смертью.

Я тоже могу делать вид, что ничего не знаю.

Меня начинает одолевать сомнение. Я не понимаю, то ли тетушка Хелен на самом деле больна, то ли материнское воображение искажает благие намерения детей. Однако меня удивляют ее слова о внезапной перемене в их поведении. Такой маневр вполне в духе Квонов: раскрывать чужие секреты и изображать полное неведение.

— Не беспокойся за меня, — говорит она, похлопывая меня по руке. — Я рассказала тебе об этом не для того, чтобы ты за меня беспокоилась. Я сказала тебе об этом, только чтобы ты поняла, почему я больше не могу хранить твой секрет.

— Какой секрет?

Она тяжело вздыхает.

— Перл, деточка, это страшное бремя для моей души. Мне так давит на сердце то, что твоя мать ничего не знает. Как я смогу отлететь на небеса, когда меня тянет к земле такая ноша? Нет, ты должна сказать матери, Перл. О своем рассеянном неврозе.

Я слишком потрясена, чтобы посмеяться над ее ошибкой.

— Так будет правильно, — убежденно продолжает тетушка Хелен. — Если ты не можешь, я сама скажу ей — перед китайским Новым годом. — И она поднимает на меня взгляд, полный решимости.

Мне хочется схватить тетушку за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы она перестала играть в свои игры.

— Тетушка Хелен, вы знаете, что я не могу рассказать маме. Вы же знаете, какая она.

— Конечно, — отзывается она. — Я знаю ее уже пятьдесят лет. Оттого и уверена, что время пришло.

— Да почему я должна ей сейчас обо всем рассказывать? Она только рассердится на меня за то, что я хранила это от нее в секрете.

Тетушка Хелен хмурится:

— Тебя заботит только то, что твоя мать будет сердиться? Ай-ай-ай, какой эгоизм!

— Нет. Я хотела сказать, что нет никакого смысла говорить ей об этом сейчас. У меня все в порядке.

— Надеешься, что сумеешь скрывать это от нее, пока она не умрет? А может, она до ста лет доживет! Тогда что ты будешь делать, а?

— Да не в этом дело! Я просто не хочу, чтобы она волновалась.

— У нее есть право волноваться, — заявляет тетушка Хелен. — Она твоя мать.

— Но я не хочу, чтобы она волновалась из-за надуманных проблем.

— Вот и расскажи ей всё. И не останется проблем.

— Но тогда она начнет переживать, что я утаила это от нее, и решит, что дела обстоят хуже, чем есть.

— Может быть, у нее самой имеются секреты, — улыбается тетушка. А затем смеется над чем-то, известным только ей. — О да, у твоей матери полно секретов!

Я словно внезапно оказалась в кошмарном сне и спорю с человеком, который меня не слышит. Вдруг тетушка Хелен все же права и у нее действительно опасная опухоль мозга? Вдруг ее мозг уже разрушен и она сошла с ума?

— Ну, хорошо, — наконец произношу я. — Но только она должна узнать об этом не от вас. Я сама ей скажу.

Тетушка с подозрением вглядывается в меня:

— Обещаешь?

— Обещаю, — шепчу я, сама не понимая, правда это или ложь.

Она гладит мои плечи и убирает что-то с моего зеленого шерстяного платья.

— Тебе идет этот цвет, Перл. Ах!.. Ну все, хватит разговоров! Пойдем к гостям!

Тетушка Хелен подхватывает поднос с тарелками.

— Я могу сама его отнести, — напряженно произношу я.

Она нерешительно замирает, готовясь поспорить, но потом, видимо, вспомнив о собственной болезни, уступает поднос мне.

После ужина мы возвращаемся в дом моей матери. После обычного ритуала — побаловаться и похихикать, поссориться и поплакать — девочки засыпают. Подумав, не спросить ли маму про опухоль тетушки Хелен, я решаю пока не затрагивать тему, которая может вывести на другую. Я вымотана до предела. Поэтому, отклонив мамины предложения выпить чаю, растворимого кофе или апельсинового сока, встаю и зеваю.

— Пойду в кровать, — говорю я.

Фил желает теще спокойной ночи и тянется к ней с поцелуем, она настороженно подставляет щеку. И мы наконец скрываемся в своей комнате.

— Вы привезли зубные щетки? — спрашивает мама сквозь закрытую дверь. — Зубы почистили?

— Щетки с собой, — отвечает ей Фил. — И зубы почищены.

— Одеял хватает? А полотенец?

— С избытком, — говорит он, закатывая глаза. — Спокойной ночи!

Фил гасит свет. На целых пять секунд воцаряется тишина.

— Не холодно? Можно включить обогреватель.

— Мам, все в порядке, — не выдерживаю я. Помимо моей воли, в голосе проскакивает раздражение. — Не беспокойся, — добавляю я уже мягче. — Иди спать.

Я задерживаю дыхание, прислушиваюсь и в конце концов улавливаю тихий стук ее шлепанцев, медленно удаляющийся от нашей спальни. Каждый звук болью отдается в моем сердце.

2. ПОХОРОНЫ ТЕТУШКИ ДУ

Мама ушла два часа назад, чтобы вместе с тетушкой Хелен украсить зал для прощания. А теперь мы с Филом опаздывали на поминальную службу, поскольку в результате стычки Клео и Тессы парадная рубашка и галстук их отца были украшены яичницей. Пока мы бегали по магазинам на Клемент-стрит, подыскивая испорченным вещам замену, Фил предложил не брать девочек на похороны.

— Вдруг они будут мешать или им не понравится вид кого-то, кто уже У-М-Е-Р?

Тесса усмехнулась и пропела:

— Па-апа сказа-а-ал нехорошее сло-о-ово!

— А если хочешь, Перл, мы втроем подождем тебя в машине, — добавил мой муж.

— Ничего плохого не случится, — заверила я. — Я уже спрашивала маму, и она сказала, что гроб будет закрыт. И я напомнила девочкам о венчании Стива и Джоан — как и в том случае, сегодня они должны вести себя по-взрослому. Правда, девочки?

— Нас тогда угостили тортом, —