дождя. Капли стекали по лбу проходя по дорожке к ушам и подбородку. Он взял салфетку со стола и вытер последствия ноябрьской погоды. Пока он заказывал себе чай, она смотрела на его лицо, в его глаза — голубые с зелеными островками у зрачка. Редкие темные брови придавали его взгляду более молодой вид, но белеющую седину на висках никуда не спрячешь, она как клеймо выдавала в нем возраст.

«И зачем я только с тобой связалась, спокойно себе работала бы, не связывая себя какими-либо обязательствами?» Думала Инна.

Он с улыбкой посмотрел на нее, но улыбка тут же пропала, когда он окончательно понял, что она больше не его, что это их последние минуты вместе. Испив друг друга, они больше не интересны: разговаривать не о чем, близость их больше не интересует, да и привычки теперь никакой не осталось. Пригласив тишину на их прощальный ужин, так они и сидели, смотря друг на друга, не разговаривая даже мысленно, прощаясь взглядом и благодаря друг друга за прошедшие минуты, часы, дни казавшегося им счастья и любви.

Его горький невеселый рот принял форму скорби. Теперь он похож на Пьеро — потасканную жизнью куклу, пытавшуюся найти спасение в молодом теле — попытка вновь почувствовать себя молодым, принять иллюзию за реальность. А в лице застыла мольба о возвращении, очередная попытка вернуться, но она печальна, с золотым кольцом на безымянном пальце. То, что было прежде, умерло давно. Тайные, жаркие свидания — это все забыто, все погребено.

«Так ты теперь с ним? Счастлива? Надеюсь он не обижает тебя…» Первым прервал Владимир томящую тишину.

«Счастлива. Не обижает.» Соврала она, поняв про кого он спрашивает, и чувствуя как глаза наполняются слезами, схватила салфетку, чтобы остановить наполняющийся водопад.

Он взял ее ладонь и крепко сжал в своих руках, громко вздохнув. Его глубокая морщина меж бровей теперь и вовсе поползла наверх, к волосам. Лишь бы он не заплакал — таким мужчинам как он не идут слёзы. Когда молоденький, худенький, женоподобный мальчик плачет это красиво, но вот от взрослого, большого и мужественного мужчины такого не ждешь. Вокруг пропали какие-либо звуки, речь с соседних столиков теперь вовсе до них не доносилась: они сидели словно в капсуле, а вокруг только пустота, ничто. Не чувствуя теперь ничего кроме как большого душевного страдания, ком сожаления пробирался от ее желудка к горлу, неся с собой завтрак. Дышать становилось тежелее, и частые и короткие вздохи пытались привести разрывающееся сердце в норму.

Она вырвала ладонь из его объятий, встала и начинала одеваться. Он смотрел вниз, на свои руки, пальцы, ощупывая безымянный, на котором недавно сидело кольцо.

Платок, пальто, перчатки. Она оставила деньги за свой чай. Мучительно рыща в сумке, девушка наконец трясущимися руками достала из сумки бархатную коробочку с его кольцом, которым он пытался загладить свою вину, и вложила ее туда, где была ее ладоньь. С громким хлопком она впечатала справку о перенесенном выкидыше в стол, близ его рук. Он встал, и крепко держа ее за щеки, поцеловал. Посетители уже давно за ними наблюдали и у них появилась надежда об их примерении.

Он все-таки заплакал. От соленого поцелуя ее смутило, и вырвавшись из объятий она вышла на улицу, разочаровав посетителей кафе. Глубоко вздохнув, от холодного вечернего воздуха у нее закружилась голова и потемнело в глазах. Теперь вновь придется пройти мимо него, мимо окна и столика за которым он остался. Стараясь не смотреть на него, она все же заметила как он ладонями закрыл лицо, сидя за столом.

Вечерний осенний холод окутал столицу. Пробки уже рассосались и небольшие потоки машин проносились мимо нее. Людей уже на улицах не было. Каблуки звонко стучали по плитке, набатом произносясь у нее в голове, повторяя удары бедного сердца, а ноги в тонких колготках уже начали гореть от холода. Она подошла к первому попавшемуся таксисту и только услышав, что он свободен, тут же села на заднее сидение. Машина несла ее по ночной городу. По радио играла какая-то песня 90-х — привычное дело у водителей. Разноцветные огни различных подвесок магазинов и кафе отражались на стекле машины, попеременно сменя друг друга, деля доставшееся небольшое место со светофорными огнями. Вибрация пришедшего сообщения отвлекла ее от мыслей.

«Я сегодня задержусь. Ложись без меня. Приеду около 1 или 2. Люблю, целую».

Попросив остановить за одну остановку от дома, она расплатилась с таксистом и решила немного пройтись. В лицо дул холодный ветер, и она невольно поежилась. Лямка сумки постоянно спадала с плеча, и она шла ещё больше злясь и раздражаясь. Собачники выгуливали своих питомцев перед сном; несколько подростков сидели на детских площадках, попивая модные энергетики; мужчины, наказанные и посланные в магазин своими жёнами, несли в руках тяжёлые пакеты с продуктами; где-то позади слышился вой сирены скорой помощи или полиции: все это, повседневное бытие, простая мирная жизнь для нее теперь перестала существовать.

В лифте она смотрела на себя в зеркало, вытирая слезы, от которых поплыли тушь и карандаш. Зайдя в квартиру, девушка сползла по стенке, как это всегда бывает в дешёвых слезливых мелодрамах.

Не выбрасывать хлеб, не брать чужого, защищать слабых, уважать старших. Хранить во что бы то ни стало достоинство, мечтать, сострадать, много читать — вот чему ее учила бабушка в детстве, считая, что без этих знаний жизнь будет тяжелой. А еще — оставаться одной в пустой квартире в темной ночи и при этом быть счастливой. Теперь она вновь одна, в пустой квартире в тёмной ночи, но несчастлива. В одно мгновение жизнь покалась ей настолько несовершенной, что страшно было дальше жить и ещё страшнее умереть.