правления социал-демократической партии разъяснил им сложившееся положение. Это пожелание с большим успехом выполнил Отто Веле. Его призыв к солдатам выступить на стороне народа и социал-демократической партии был принят с воодушевлением.

Новость о том, что Наумбургские егеря перешли на сторону восставших, убедила принца Макса в невозможности сохранить правительство. В Спа это известие также возымело свое действие. Около 11 часов утра канцлеру сообщили по телефону, что кайзер решил отречься. Когда через полчаса официального заявления Вильгельма II так и не последовало, канцлер сообщил о намерении кайзера и короля отречься от престола посредством телеграфного агентства Вольфа. Одновременно канцлер сообщил, что будет оставаться на своем посту столь долго, пока не прояснятся вопросы, связанные с отречением кайзера, отказом кронпринца от престолонаследования и введением регентства. Он заявил, что намерен предложить регенту назначить депутата Эберта рейхсканцлером, а также представить проект закона о немедленных всеобщих выборах в конституционное национальное собрание, которое затем окончательно установит государственную форму правления для немецкого народа.

Однако для попытки спасти монархию'с помощью регентства было уже слишком поздно. Около 12 часов 35 минут у принца Макса и собравшихся вокруг него статс-секретарей появилась делегация СДПГ, возглавляемая Эбертом, потребовавшая, на основании утреннего решения фракции, передачи власти. Этот шаг, как заявил Эберт, был необходим, чтобы сохранить покой и порядок и избежать кровопролития. Независимые социал-демократы поддерживали в этом вопросе СДПГ большинства и заявили о том, что они, возможно, также войдут в новое правительство. Против включения в правительство представителей буржуазных партий не было никаких возражений, пока перевес социал-демократии был гарантирован. На замечание канцлера о том, что еще необходимо урегулировать вопрос регентства, председатель СДПГ ответил, что теперь для этого уже слишком поздно. Вслед за этим принц Макс выступил с предложением, согласно которому Эберту надлежало занять пост рейхсканцлера. Согласно записям принца Макса, Эберт, немного подумав, ответил: «Это тяжелая обязанность, но я возьму ее на себя».

Помимо поста рейхсканцлера социал-демократы хотели сами назначить преемников прусского военного министра и главнокомандующего Бранденбургской марки, которому Берлин был подчинен в военном отношении. Но когда присутствовавший на переговорах военный министр Пруссии Шойх, указав на необходимость обеспечения снабжения полевых войск и продолжающиеся переговоры о перемирии, заявил, что остается на посту, Эберт выразил свое согласие. Шойх со своей стороны согласился с тем, чтобы ему, по предложению Шейдемана, был назначен в качестве комиссара помощник статс-секретаря из числа социал-демократов. Их представитель также должен был быть прикомандирован к генералу, которого Шойх предполагал назначить на пост главнокомандующего Бранденбургской марки. Без подписи этого социал-демократа не мог быть отдан ни один приказ. Шейдеман охарактеризовал такой вариант приемлемым. Так же как и Шойх, о своей готовности остаться на посту заявил статс-секретарь министерства иностранных дел Зольф. После краткого внутреннего совещания между канцлером и статс-секретарями последовала процедура, которую Эберт в своем первом обращении к немецкому народу описал следующим образом: «Бывший рейхсканцлер принц Макс фон Баденский передал мне с согласия всех статс-секретарей отправление обязанностей рейхсканцлера».

Политика, которую социал-демократы проводили 9 ноября, полностью отвечала лозунгу, выдвинутому Шейдеманом еще за три дня до этого: «Сегодня необходимо возглавить это движение, иначе в империи разразится анархия». На самом деле СДПГ, конечно же, не превратилась за одну ночь из правительственной партии, какой она была с начала октября, в партию революционного движения. Напротив, она продолжала оставаться в большей степени силой порядка. Для СДПГ речь все еще шла об «руководящей идее», приверженность которой Эберт выразил 5 ноября на заседании межфракционного комитета: «Как нам сохранить рейх и порядок в экономике?» Ради достижения этой цели социал-демократы сделали все возможное, как заверял два дня спустя членов военного кабинета Шейдеман, «чтобы не дать массам уклониться в сторону». 9 ноября, однако, терпение масс было окончательно исчерпано. Теперь оставалось лишь направить движение рабочих и солдат в то русло, которое не шло бы в разрез с главной идеей Эберта. После того как социал-демократам не удалось предотвратить революцию, им оставалось только обуздать ее и постараться, чтобы она, подобно русской революции, не захлебнулась в хаосе и гражданской войне. Этот руководящий принцип определял действия Эберта и других ведущих социал-демократов как 9 ноября 1918 г., так и в дальнейшем{25}.

Глава II

Обузданная революция

Когда Филипп Шейдеман днем 9 ноября 1918 г. провозгласил с балкона рейхстага «Германскую республику», он не был уполномочен на это Фридрихом Эбертом. Только что назначенный «рейхсканцлер» предпочел бы передать вопрос выбора между республикой и монархией конституционному Национальному собранию. Однако Шейдеман был твердо уверен в том, что те капли монархического мира, которыми принц Макс Баденский «помазал» партийного лидера социал-демократов, могли впечатлить разве что военных и высший слой чиновничества, но никак не широкие народные массы. Революционно настроенные солдаты и рабочие ожидали от вождей социал-демократии демонстративного разрыва с ненавистным «прусским милитаризмом». Провозглашение республики стало для них сигналом к действию. Эффект был настолько сильным, что даже Карл Либкнехт не смог его ослабить, провозгласив с балкона Берлинского замка, через два часа после Шейдемана, «свободную социалистическую республику Германия»{26}.

Своим отъездом в Спа, воспринятым большинством как побег, Вильгельм II нанес тяжелый, даже смертельный удар по монархическим чувствам немцев. За пределами Пруссии мало кто испытывал преданность последнему Гогенцоллерну, и даже в старопрусских областях лишь консервативное меньшинство воцерковленных лютеран продолжали хранить верность своему сюзерену, несмотря на его падение. В остальных немецких землях расставание с монархией также давалось верующим протестантам труднее, чем католикам, поскольку бывший государь одновременно являлся «зиттиэ ер1зсори5» — главой евангелической церкви. Однако поначалу еще остававшиеся поборники монархии, как лютеране, так и католики, были ошарашены. Военное поражение Германии ранило их сильнее, чем провозглашение республики, а отречение династии не оставляло им другого выбора, как смириться с новым государственным строем до лучших времен{27}.

Для огромного большинства немцев надежды на справедливый мир и внутриполитическое обновление были связаны с республикой. Слова Шейдемана — «Вся эта старинная прогнившая рухлядь рассыпалась в прах, милитаризм повержен!» — адекватно отражали ощущения 9 ноября. Князья и генералы проиграли по всем статьям, они отвечали за разочарования и лишения проигранной войны, они воплощали собой общество, разделенное на тех, кто «сверху», и тех, кто «снизу», и давно уже трещавшее по швам. Очевидно было, что наконец пришло время перестать повиноваться прежним властителям и сделать народ хозяином собственной судьбы. И чем бы на самом деле ни была демократия, она постепенно брала верх над авторитарным государством, и, что в данном случае было самое важное, она могла послужить мостом