Шрифт:
Закладка:
Тут она осеклась, вспомнив о присутствии Берты, и ткнула в нее пальцем:
– Запомни: если ты пойдешь по стопам своей сестрицы, будешь иметь дело со мной!
И продолжала разглагольствовать, уже ни к кому не обращаясь, перескакивая с одной темы на другую и противореча самой себе, с тупым упрямством женщины, считающей, что она всегда права.
– Итак, я исполнила свой долг и, если бы понадобилось, повторила бы то же самое… В этой жизни проигрывают самые стыдливые. А деньги есть деньги, и когда их нет, самое разумное – держать рот на замке… Вот я, когда у меня в кармане было двадцать су, всегда говорила, что сорок, потому что это умнее: уж лучше вызывать зависть, чем жалость… Можно быть сколько угодно образованным, но, если вы не устроены, люди все равно будут вас презирать. Это несправедливо, но такова жизнь… Я готова носить грязные нижние юбки, нежели ходить в чистом ситцевом платьишке. И вот мой девиз: ешьте картошку в семейном кругу, но подавайте курицу, когда созываете гостей на ужин. А те, кто утверждает обратное, попросту безмозглые дураки!
И она вперила взгляд в мужа, которому предназначались последние слова. Бедняга, вконец обессилев, решил сдаться и трусливо объявил:
– Золотые слова, нынче одни только деньги в почете.
– Слыхала, что говорит отец? – подхватила госпожа Жоссеран, обратившись к дочери. – А теперь марш в постель и постарайся больше не огорчать родителей… Как же это ты ухитрилась сегодня упустить жениха?!
Берта поняла, что настал ее черед.
– Не знаю, мама, – пробормотала она.
– Помощник столоначальника! – продолжала ее мать. – Еще и тридцати нет, а у него уже такое блестящее будущее! Каждый месяц будет приносить в дом деньги, и положение у него прочное, вот что самое важное! А ты, верно, держалась с ним так же глупо, как со всеми предыдущими?
– Нет, мама, уверяю тебя, что нет… Он, верно, навел справки и разузнал, что за мной ничего не дают.
Госпожа Жоссеран возмущенно вскинулась:
– А как же приданое, которое тебе обещал твой дядюшка? Все это знают, все слышали об этом приданом… Нет, тут что-нибудь другое – слишком уж внезапно он оборвал знакомство… Когда вы с ним танцевали, то зашли в малую гостиную, верно?
Берта смущенно потупилась:
– Да, мама… И когда мы остались там наедине, он пустился на всякие гадости – обнял меня и прижал к себе, вот так, крепко… Я испугалась, оттолкнула его, и он ударился о комод…
Разъяренная мать прервала ее:
– Оттолкнула… ударился о комод?.. Да ты просто дура набитая!
– Но, мама, он меня схватил…
– Ну и что тут такого?.. Он вас схватил, мадемуазель, – подумаешь, какая важность! Вот и посылайте после этого таких дур в пансион! Чему только вас там учили, скажи, пожалуйста?!
Щеки и плечи девушки залила краска. На глазах выступили слезы оскорбленной стыдливости.
– Я не виновата, у него был такой свирепый вид… Откуда я знаю, что нужно делать в таких случаях?!
– Что нужно делать?! Она еще спрашивает, что нужно делать!.. Сколько раз я вам твердила, что ваша стыдливость просто смешна! Вы родились, чтобы жить в обществе. Когда мужчина обходится с вами чересчур фамильярно, это доказывает, что вы ему нравитесь; и есть десятки способов поставить его на место мягко, не обижая… Подумаешь, какой-то поцелуй за дверью! На самом деле вам не обязательно и докладывать об этом родителям! – И она продолжала назидательным тоном: – Ну, с меня хватит, это безнадежно, вы просто глупая курица, дочь моя… Мне надоело вдалбливать вам правила поведения, все равно толку не будет. Поскольку у вас нет денег, поймите же наконец, что нужно ловить мужчин на иную приманку. Держитесь любезно, глядите томно; если вас возьмут за руку, не отнимайте ее, позволяйте себе как бы между прочим невинные шалости – одним словом, ловите себе мужа… И не надейтесь, что вы станете красивее оттого, что льете слезы как последняя дурочка!
Берта разрыдалась еще пуще.
– Ох, как ты меня раздражаешь своим хныканьем! Жоссеран, прикажите вашей дочери не портить лицо слезами. Не хватает еще, чтобы она подурнела!
– Дитя мое, будь благоразумна, – сказал отец. – Слушайся мать, она тебе плохого не посоветует. Ты же не хочешь подурнеть, моя дорогая?
– Но больше всего меня бесит то, что она, когда хочет, может быть вполне хорошенькой, – продолжала госпожа Жоссеран. – А ну-ка, вытри глаза и посмотри на меня так, словно я мужчина, который с тобой флиртует… Улыбнись, урони свой веер, чтобы этот господин, поднимая его, мог коснуться твоих пальчиков… Да нет же, все не так. Чего ты надулась и смотришь как больная курица? Откинь головку, покажи свою шею: она достаточно свежа, чтобы ею можно было похвастаться.
– Вот так, мама?
– Ну вот, теперь получше… И не держись так напряженно, изгибайся, показывай, какая у тебя гибкая талия. Мужчины не любят женщин, похожих на доску… А главное, если они заходят слишком далеко, не строй из себя недотрогу. Мужчина, который ведет себя чересчур вольно, доказывает тем самым свою пылкость, моя милая.
Часы в гостиной уже пробили два часа ночи, а мать, все еще возбужденная этим затянувшимся бдением и обуреваемая неистовым желанием скорейшего замужества дочери, забыв обо всем на свете, говорила и говорила, вертя дочь во все стороны, точно картонного паяца. Девушка вяло, безвольно подчинялась ей, как ни тяжело было у нее на сердце, как ни сжималось у нее горло от страха и стыда. В конце концов, оборвав серебристый смех, которому учила ее мать, она горько разрыдалась, бессвязно лепеча с искаженным лицом:
– Нет… нет! Это слишком отвратительно!..
Госпожа Жоссеран, растерянная и уязвленная, на секунду умолкла. Еще с того момента, как они покинули квартиру Дамбревилей, у нее прямо руки чесались – надавать пощечин дочери. И теперь она, размахнувшись, влепила Берте жестокую оплеуху:
– Вот тебе, получай! Ты мне надоела!.. Боже, какая дура! Ей-богу, мужчины правы, что обходят тебя!
От этого резкого движения Ламартин, которого госпожа Жоссеран так и не выпустила из рук, свалился на пол. Она подобрала его, обтерла и, волоча шлейф своего парадного платья, величественно направилась в спальню.
– Ну вот, так я и знал, что этим кончится, – прошептал ее супруг; он даже не посмел задержать дочь, которая тоже вышла из комнаты, держась за щеку и плача еще горше.
Пробираясь ощупью через переднюю, Берта наткнулась на своего брата Сатюрнена, который подслушивал их, стоя босиком, под дверью. Это был рослый малый двадцати пяти лет, нескладный, со странными глазами, оставшийся сущим ребенком после перенесенного воспаления мозга. Он не был безумен, но постоянно терроризировал домашних приступами бешенства, когда ему в чем-нибудь противоречили. И только Берта могла успокоить его одним взглядом. Во время ее долгой болезни, когда она была еще маленькой, брат ухаживал за ней, подчинялся, как верный пес, малейшим ее капризам и с тех пор, став спасителем сестры, относился к ней со слепым и преданным обожанием.
– Она опять тебя била? – спросил он возбужденным шепотом.
Берта, испуганная этой встречей, попыталась отослать его из передней:
– Иди к себе и ложись спать, это тебя не касается.
– Нет, касается. Я не хочу, чтобы она тебя била, слышишь, не хочу!.. Она меня разбудила своими криками… Пусть она больше так не делает, а то я ее убью!
Сестра схватила его за руки, успокаивая, словно разъяренного пса.
Сатюрнен тут же притих и пробормотал, по-детски всхлипывая:
– Она тебе сделала больно?.. Ну скажи, где у тебя болит, дай я поцелую. – И, найдя ощупью щеку сестры, обцеловал ее, обслюнявил, омочил
