Глотала пустой воздух, прижимая ладони к груди.

— Тише, — сказал я.

Тронул ее за локоть, направляя.

Мы пересекли мост и крылатую колоннаду, которая отражалась в узкой воде. Потянулись чахлые каменные улицы.

— Творец и глина, — сказала Ольга. — Этого не может быть, правда?

Заглядывала мне в лицо.

— Правда, — сказал я.

Я действительно не верил. И кто бы поверил? В заклинание духов. Я вообще закоренелый материалист. Кончал Университет. Там этим быстро проникаешься. А если не проникаешься, идешь служить в армию. Система однозначная. Кроме того, на работе у меня микроскоп. Это против всяких спиритизмов. Навинтишься на окуляр, и видно: все живое состоит из клеток, а в каждой клеточке есть большая и очень умная хромосома, которая ею руководит.

То есть, кругом материя. Спасу нет. И кроме нее — ничего.

Разве что Буратино.

— Ужасный тип — грубый, наглый, — сказала Ольга, дрожа в липкой духоте. — Он просто алкоголик, уже с утра пьяный, глаза — красные, хлещет всякую гадость, хохочет, дымит папиросами…

— Откуда он взялся?

— Ах — все это начиналось как шутка. Вот, дескать, можно сделать игрушку — оживить. Любимая сказка, отличный исходный материал, Алексей Толстой почти вылепил, осталось доработать совсем немного… Ну и притащил с улицы забулдыгу вот с таким носом, напялил на него колпак — теперь живет у нас, орет на гитаре романсы, скандалит с соседом этажом выше…

— Сосед? — догадываясь, сказал я. — Поручик Пирогов, белобрысый такой?

Она кивнула.

— Похож на кролика. Антиох свихнулся, подбирает всяких… подарил ему свой костюм, дал денег…

Перед нами открылась площадь, обметанная горьким пухом. На другой стороне ее в тополином сумраке синел вытянутый собор. Медный шар поплыл с колокольни: Буммм!.. Мы свернули на канал. За тремя мостами поднимались багровые крепостные стены — малая страна, неудавшаяся прихоть самодержца, несуразностью своею вызывающая оторопь и испуг.

— Эту жару создал тоже он, — сказала Ольга. — Невыносимое лето. Он говорит, что таким образом смещается реальность, расшатывается основа мира и легче совершить переход.

Запнулась, освободила руку.

Дом был темен. В нем никогда не жили. Только угловое окно на втором этаже светилось тусклым оранжевым светом. Мы пришли. Я стиснул чугунную вязь парапета. Завиток был горячий. Штора между рам колыхалась, по ней пробегали загробные тени — в рогах и перьях.

Там, в комнате, в глухой тишине норы, в нездоровом, потрескивающем и колеблющемся огне свечи, невидимый для нас человек, склонившись над столом, нетерпеливо кусая губы, брызгая чернилами и продирая бумагу на длинных буквах, лихорадочно, жутким почерком, заполнял страницу за страницей, сбрасывал их на пол, и сердце его ныло от восторга. Ольга смотрела, как зачарованная.

— Я не хочу туда, — сказала она.

6

— На шести шагах! — закричал поручик. — К барьеру! Я продырявлю это говорящее полено в четырех местах!

— Но-но, без намеков, — предостерег его Буратино, взмахнув гитарой.

— Сударь! — срывающимся голосом обратился поручик ко мне. — Как благородный человек: будьте секундантом!

Дворник, который до этого неприятно отклонялся назад и вращал глазами, вдруг крепко взял его за лацканы пиджака, несмотря на сопротивление притянул и громко поцеловал в бледный лоб.

— Люблю тебя, Петруха…

Потом поймал за воротник шарахнувшегося Буратино и тоже поцеловал, подняв.

— Чурбачок ты мой, дорогой…

— Слезу — убью, — задушевно пообещал Буратино, болтая ногами в воздухе.

Со звоном уронил гитару.

— Это Варахасий, — пояснил Антиох. — Ты его не бойся, он добрый…

— Ой, да ехали на тройке с бубенцами! — неожиданно завопил дворник.

— Есть бутылка водки, — неуверенно сказал я.

Антиох посмотрел на дворника. Тот дернул массивной головой, как лошадь от мух.

— М… м… м…

— Мало, — перевел Антиох.

— И бутылка вина.

— Ой, да мне бы теперь, соколики, за вами! — завопил дворник.

Забытый Буратино извивался в его кулаке.

— Пусти, Варахасий, пещ-щерный человек!..

Сардельковые пальцы разжались и он упал прямо на гитару, провалившись тощей ногой в дыру под струнами.

— Достаточно, — сказал Антиох.

Я не мог прийти в себя — ввалились и сразу начали орать. Кажется, Буратино оскорбил поручика. Или наоборот. Они дико ссорились. А дворник, уловив меня в перекрест зрачков, припаянных к носу, непреклонным тоном потребовал выпить.

Я растерялся и делал множество мелких движений.

Между тем поручик Пирогов полез в сервант и достал оттуда продолговатый полированный ящик, на кипарисовой крышке которого тускло блеснула золотая корона. Поскреб ногтями — открыл.

— Сударь!

В черном бархате, обращенные друг к другу, лежали два пистолета с очень длинными дулами.

Я только моргал, никаких пистолетов у меня не было.

Буратино, выбравшись из гитары, наскакивал, как петух.

— Долой царских офицеров!.. Расходись по домам, ребята!.. Ни к чему нам Дарданеллы!..

Поручик трепетал ноздрями.

— Как человек чести!..

— Да дай ты им, пусть стреляются, — сказал благодушный Антиох. — Не угомонятся иначе…

Я принял оружие.

— Стой! — вклинившись, крикнул дворник. — Чтобы все было культурно!

Отобрал у меня ящик. Согнутым пальцем зацепил Буратино и оттащил его к окну. Вручил пистолет — дулом вперед: Держись, чурбачок! — К противоположной стене прислонил бледного и нервного поручика Пирогова: Не робей, Петруха…

Встал под люстрой, задрал волосатую руку.

— На старт… внимание… марш!..

Оглушительно грянули выстрелы. Комнату заволокло непроницаемым дымом. Все скрылось. Послышался глухой и тяжелый удар. Я отчаянно кашлял — дым был едкий, раздражающий резкой серой. Когда он разошелся, я увидел, что Буратино и поручик стоят на своих местах невредимые — по-гусиному вытянув шеи и всматриваясь, а точно посередине между ними, как колода, на полу, лицом вниз лежит дворник.

Антиох нагнулся и слегка потрогал его.

— Варахасий…

— А вдали мелькали огоньки, — немедленно отозвался дворник. Подумав, добавил. — Маленькие такие огоньки… Можно сказать — огонечки…

Постучал лбом об пол. Звук был хороший, гулкий.

— Встань, как человек, — попросил его Антиох. — Смотреть на тебя больно.

Дворник по частям поднялся и отряхнул колени ватных штанов.

— Чуть не упал, — объяснил он.

Потом Антиох начал разливать. Все уже сидели за столом. Как это получилось, я не понял. Словно произошла смена декораций: сцена первая — они стреляются, сцена вторая — они за столом. В промежутке отрубило — никаких подробностей. Но факт оставался фактом. На столе была даже скатерть. Стояла бутылка в холодной испарине, были порезаны колбаса, хлеб, сыр; они опустошили весь мой холодильник. Влажно дымились сосиски, и Буратино, ухватив одну, жевал — прямо с полиэтиленовой кожурой. Поручик Пирогов, еще не остывший, косился на него, двигал в такт пустыми челюстями, примериваясь. Дворник изучал наклейку на кильках в томате, которые валялись у меня со студенческих времен. Я