Оказалось, что отправляться надо буквально завтра. Выяснилось также, что нашему отряду даются чрезвычайные полномочия, курирует нашу работу и помогает во всем второй секретарь Компартии Узбекистана, а мне уже оформлено удостоверение от Министерства здравоохранения СССР и ЦК ВЛКСМ.

Итак, я вместе с нашим замечательным отрядом (действительно прекрасные собрались ребята) отправился в Ташкент. За шесть месяцев там мы пережили почти тысячу подземных толчков, два из которых были силой 8 баллов. Незабываемое и драматичное время. Оно, кстати, показало, на какие замечательные дела способна молодежь, объединенная добрым душевным порывом и желанием помочь попавшим в беду людям.

Землетрясение – это, признаюсь, нечто совершенно незаурядное, страшное и ни на что на свете не похожее! Когда оно начинается, возникает странное ощущение невесомости и неустойчивости, словно бы падаешь с огромной высоты. И потом звук! Трудно передать его характер. Как если бы одним махом разрывали накрахмаленную новую простыню, только звук этот многократно, бесконечно усилен, словно бы ткань натянута от неба до земли…

Хорошо помню, как это было в первый раз. Я сидел на совещании за столом во Дворце пионеров и вдруг почувствовал, как ноги мои непроизвольно ходят из стороны в сторону. Я отчетливо понимал, что если попробую встать, то не смогу устоять, тут же рухну на пол.

Когда миновало несколько повторных землетрясений, я обратил внимание, что начинается все с явного беспокойства животных. Собаки как-то бессмысленно носятся и воют. Постепенно этот вой сливается и становится всеобщим. После первых толчков к вою собак прибавляются душераздирающие сирены «Скорой помощи». Служба начинает реагировать на звонки людей, которым стало плохо, и машины мчатся по качающимся улицам среди падающих стен…

Тот, кто пережил хотя бы одно землетрясение, никогда больше не забудет этого ужаса и ощущения беспомощности, которое охватывает человека, когда земля начинает раскачиваться под ним.

Никогда не забыть мне и завершения работ в Ташкенте, когда проходило грандиозное факельное шествие в день строителя. Кстати, с этим шествием было много сомнений. Все понимали, что зрелище будет очень эффектным, но центральная часть города, по которой оно должно было пройти, состояла сплошь из палаток, в которых жили горожане, боявшиеся вернуться в свои дома и квартиры. Однако все прошло хорошо. Зажгли факелы, пересекли центр города и погасили так, что на палатки не попало ни одной искры. А сразу после шествия состоялся большой концерт во Дворце Дружбы: выступали студенты и местные артисты.

Ташкент 1966 года живет в моем сердце. Бывает, и сейчас снится эта трудная, напряженная, часто опасная работа, я вспоминаю безумно смелых, самоотверженных ребят из Всесоюзного студенческого отряда «Дружба» и его замечательного командира Диму Белегу. Иногда нам, бывшим участникам спасения Ташкента, удается встретиться. Мы все по-прежнему друзья и братья – хотя и этот замечательный город, и вся страна уже отделены от нас государственной границей.

«Бочка Бокерии»

Все шесть месяцев, что я провел в Ташкенте, барокамеру охранял мой верный товарищ Толя Дронов. После первых экспериментов тот самый уникальный сварщик Вася, который продолжал (совершенно бескорыстно) курировать созданное его же руками сооружение, поставил камеру на колеса. Теперь появилась возможность выкатить ее из операционной, где она занимала много места, и при необходимости даже вывезти во двор, где можно было помыть ее и обработать или просто поставить так, чтобы она никому не мешала.

Именно Толя Дронов берег барокамеру, перевозя ее с места на место все эти полгода, пока она была совершенно бесхозной и всем только мешала. Между собой ее все прозвали «бочкой Бокерии». Со своими неуклюжими колесами и камерой из большой старой трубы она и правда напоминала водовозную бочку, которая ездила по улицам городов моего детства.

У пульта барооперационной ИССХ имени А. Н. Бакулева 1972 г

Барооперационная, 1971 г

Но как бы непритязательно она ни выглядела, именно с ее помощью мы провели интересные эксперименты, я защитил кандидатскую диссертацию и предоставил интересную работу многим моим сотрудникам и друзьям – студентам и аспирантам кафедры. Закончить сбор материала по теме своей кандидатской диссертации мне удалось очень быстро, в течение года после возвращения из Ташкента. В 1968 году я ее апробировал и начал готовиться к защите.

Так уж получилось, что моим оппонентом на защите диссертации был сам Владимир Иванович Бураковский – молодой тогда директор института сердечно-сосудистой хирургии имени А. Н. Бакулева АМН СССР. В то время Бураковский уже принял решение создавать в отделении для маленьких детей, которым делали операции на открытом сердце, новую операционную для работы по методу гипербарической оксигенации (ГБО). Он даже заранее (задолго до знакомства со мной) договорился с секретарем Свердловского обкома партии Яковом Рябовым о том, что всемогущие уральцы на одном из своих строго засекреченных военных заводов соорудят для института Бакулева такую герметическую камеру-операционную. Однако для того чтобы построить такую операционную, нужно было знать метод ГБО.

Бураковский уже не раз поручал своим специалистам его изучить, однако никто из них ничего интересного ни разузнать, ни предложить не сумел. Тут старый товарищ Владимира Ивановича – Владимир Васильевич Кованов – просит его быть оппонентом аспиранта Бокерия, который защищает диссертацию непосредственно по интересующей его проблеме. «Кто ищет, тот всегда найдет, – говорил мне потом Владимир Иванович, – жар-птица, которую я давно старался поймать, сама прилетела ко мне в руки. Я решил сделать все возможное, чтобы ты работал у нас в институте».

Еще до защиты (с диссертацией он уже ознакомился) Владимир Иванович сказал мне, что предлагает идти работать в свой институт – сразу на должность заведующего лабораторией. Конечно, я принял предложение и после защиты диссертации начал работать в институте имени А. Н. Бакулева. Вместе со мной в Институт перешли мои помощники, которые составили костяк лаборатории гипербарической оксигенации и работали в той самой барокамере, которую мы вместе строили в 1965–1966 годах и которую я привез с собой в ИССХ им. А. Н. Бакулева.

Постепенно удалось усовершенствовать нашу барокамеру: теперь ситуация во время эксперимента контролировалась полностью. Мы укладывали собаку на стол внутри камеры – усыпленную, на искусственной вентиляции, с открытой грудной клеткой и дыхательным аппаратом с подачей кислорода. Артерии и вены подсоединялись к выводнику. Кардиограмма писалась, и результаты выводились на монитор.

Тридцать минут собака дышала кислородом под давлением три атмосферы, потом мы останавливали кровообращение на 15 минут и снова восстанавливали кровоток. Идея состояла в том, чтобы превратить организм в «депо кислорода», максимально насытить его и затем, остановив кровообращение, выяснить,