Читать онлайн Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Владлен Семенович Измозик

Владлен Измозик

Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Памяти Владимира Николаевича Хаустова

В оформлении обложки использована фотография людей, ожидающих открытия столовой в Александровске, Украина. 1921. Библиотека Конгресса США.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Впервые эта книга была напечатана крохотным тиражом (300 экз.) и объемом всего 10 п. л. в 1995 году при поддержке занимавшего должность заведующего кафедрой истории Санкт-Петербургского университета экономики и финансов, д. и. н., профессора Б. А. Старкова [1].

Издание было замечено и достаточно высоко оценено научным сообществом. Это произошло во многом благодаря тому, что в данной монографии впервые предметом изучения стал политический контроль в Советской России в 1917–1928 годах. За прошедшие почти 30 лет по данной теме появился целый ряд важных публикаций, о которых ниже будет рассказано подробнее.

Тем не менее я продолжал заниматься этими сюжетами, и многие коллеги неоднократно советовали мне подготовить переиздание моей книги, давно ставшей библиографической редкостью, хотя ссылки на нее по-прежнему присутствуют в научной литературе. Естественно, предлагаемый текст отличается от первого издания не только объемом, но и рядом переработанных сюжетов. Надеюсь, новое издание найдет своего внимательного читателя и окажется небесполезным в нынешних дискуссиях о внутренних процессах, происходивших в советском обществе в годы Великой Российской революции 1917–1922 годов и в период новой экономической политики.

Выражаю признательность за помощь в подготовке этой книги к печати редакторам и сотрудникам «Нового литературного обозрения» — М. Каменской, И. Мартынюку, М. Смирновой и Д. Макаровскому.

Нужно добиться того, чтобы у ЧК всюду и везде были зоркие глаза и хорошие уши.

Из приказа ВЧК от 1 сентября 1920 года

ВВЕДЕНИЕ

С падением идеологического железного занавеса российские историки оказались активными наблюдателями и участниками уже несколько десятилетий идущих на Западе дискуссий по проблемам тоталитарного общества: его определения, временных рамок, сущностных признаков, правомерности отнесения данного термина к тем или иным политическим режимам. Большинство исследователей в 1990‑х сходилось во мнении, что тоталитаризм стал явлением XX века, проявившим себя наиболее четко в политических системах социалистического СССР, нацистской Германии и фашистской Италии [2]. Вместе с тем в последующие годы ряд зарубежных и российских историков выступили с критикой данного термина, доказывая, что реальная жизнь в Советском Союзе не исчерпывается понятием «тоталитаризм». По мнению О. В. Большаковой, эти «историки <…> по-разному оценивали тоталитарную модель, в центре которой находилось монолитное репрессивное государство и догматическая идеология», ибо «считали, что эта поверхностная механистическая модель, по сути навязанная политологами, не описывает и тем более не объясняет историческую реальность, не помогает в постановке новых исследовательских проблем и в осмыслении эмпирических данных», являясь, кроме того, «идеологически нагруженной» [3].

В этом плане значительный интерес представляет позиция московских историков М. М. Горинова и А. С. Сенявского, сформулированная ими в конце 1990‑х годов [4]. В предисловии к главе пятой учебного пособия для студентов вузов, обучающихся по направлению и специальности «История», давалась следующая характеристика историографической ситуации:

В понимании сущности и механизмов функционирования советского общества 30‑х годов в западной (а в последние годы и в отечественной) историографии противостоят друг другу два главных направления: «тоталитарное» и «модернизаторско-ревизионистское». По их мнению, «тоталитаристы» считают Октябрь 1917 г. «не пролетарской революцией, а заговором и государственным переворотом, осуществленным монолитной большевистской партией», сталинизм — органичным результатом ленинизма, а советскую систему — тоталитарной, державшейся на терроре и лжи, с точки зрения морали идентичной нацизму и фашизму. Согласно представлениям «ревизионистов», Октябрь — это пролетарская революция, Сталин — «аберрация» ленинской нормы, советский режим при всей его социалистической риторике и мрачном сталинистском прошлом фасаде — основа для «развития»: индустриализации, урбанизации и массового образования, подобно «авторитарным» режимам в других отсталых странах, причем в ходе дальнейших изысканий часть «ревизионистов» пришла к заключению о демократических корнях сталинского пятилетнего плана и о том, что сложившийся советский строй представлял собой взаимодействие «групп интересов» [5].

На наш взгляд, здесь содержится весьма упрощенная характеристика взглядов так называемых «тоталитаристов». В заключении к главе М. М. Горинов и А. С. Сенявский в развернутом виде излагали свое видение данной проблемы:

Сложившееся в результате октябрьского (1917) переворота и Гражданской войны общество в основе своей содержало зародыш тоталитарности. Это означало, в частности, огромную роль идеологии во всех сферах, стремление государства контролировать и регулировать как можно больше областей общественной жизни. Полностью тоталитарные структуры сформировались к середине 1930‑х гг. <…> Возникновение советской тоталитарной системы в начале XX в. было одним из способов выхода урбанизировавшегося и маргинализированного общества из ситуации глобального общественного кризиса, причем в тех условиях он оказался единственно реализуемым. <…> Возможно, «тоталитарность» оказалась способом самосохранения российской цивилизации (при всех ее деформациях) в объективно тяжелейших условиях модернизации XX в.: в индустриальном рывке, урбанизационном и демографическом переходах, трансформации экистической и социальной структур, в противостоянии внешнему давлению враждебного мира, в том числе в отражении и сдерживании прямой агрессии. Тоталитаризм в его коммунистической модели явился формой трансформации традиционного российского общества в городское. <…> Для понятия «тоталитаризм», выработанного на Западе «тоталитарной школой» в качестве научной категории для обозначения ряда разновидностей «недемократических» обществ и действительно «схватившего» некоторые сущностные моменты прежде всего советского режима, характерен односторонний негативизм. Связано это с тем, что оно сразу же приобрело аксиологическую нагрузку, обозначив «антиценность» индивидуалистического западного сознания. Результатом является явная пристрастность оценок всех режимов, подводимых под эту категорию, а тоталитаризм стал синонимом «мирового зла», выйдя далеко за рамки науки. <…> «Красный» тоталитаризм в отечественной истории также не был только насилием над обществом: он просто не мог бы утвердиться, если бы не имел социальной почвы и не получил широкой поддержки, если бы не решал (своими методами) действительно насущных проблем общественного развития, в том числе в большей или меньшей степени поступаясь доктринальными принципами. <…> Таким образом, тоталитаризм не изменил основного направления развития ни российского общества в целом в рамках техногенной цивилизации, ни урбанизационного процесса: он придал им особую форму и задал форсированный темп. До определенной стадии он способствовал сокращению отставания России от лидеров технологической гонки XX столетия [6].

Таким образом, М. М. Горинов и А. С. Сенявский, признавая наличие «красного тоталитаризма», сформировавшегося полностью к середине 1930‑х годов, возражают лишь против однозначно отрицательного толкования