где о видении Троицы не может быть и речи; да и в других вариантах речь идет об одной Богородице. Близок к богородичному эпитету и следующий стих:

«К Святой Троице, Богородице.»

Но в большинстве случаев мы имеем бессознательный ассоциативный процесс поэтического творчества, в котором слова намного опережают мысль. Подобно бреду больного, бред вдохновения раскрывает то, что лежит в подсознательной глубине народной души: в данном случае религиозную потребность в поклонении божественному материнскому началу. Эта догадка наша может быть сделана вполне убедительной лишь после изучения образа Богородицы. Но уже теперь анализ народной Троицы приводит нас к неожиданному выводу: в ней за троичным именем скрывается скорее основная религиозная двоица – мужского и женского божественных начал – Христа и Богоматери;

Точно также герои песен – авторское «я» либо персонаж, если это сюжетная история, близкая к балладе – стремятся на Святую Землю для поклонения мощам —! – Христа и Богоматери, и их совершенно не смущает, что они вознеслись на небо, поэтому их мощи, их останки, в принципе не могут на земле существовать; «Народ не хочет уступать небу своих сокровищ», дает Федотов психологическое объяснение этому моменту.

Для духовной поэзии, для народных сказителей «церковь» – это всегда конкретное и материальное, определенный существующий храм, Церковь «в богословском смысле слова» ими не воспринимается; «Как же называют они христианский мир, священное общество с его таинствами, канонами и иерархией? Есть у певца слово, которое удовлетворяет признакам понятия Церкви по его внутреннему звучанию, не имея ничего церковного по форме и по происхождению. Это слово Русь, «святая Русь». Национальное имя народа сливается для певца с пределами христианского мира и, следовательно, с пределами Церкви. …

Прежде всего, Русь для певца имеет не только национальное, но и вселенское значение. Действительно, нет страны, во всяком случае христианской страны, которая не была бы для него «русской землей». …

«По святой Руси» скитается и Богородица во время распятия… Вообще Палестина, как святая земля, называется преимущественно русской:

Посылает Ирод-царь посланников

По всей земле святорусской…

И, наконец, даже рай создался на русской земле, как поется в «Плаче Адама»:

Прекрасное солнце

В раю осветило

Свято-русскую землю.

Имена светской политической географии перебиваются с географией религиозной, по которой Русь там, где истинная вера.

Конечно, эта идеальная Русь имеет определенный исторический центр в Москве. Единственность православного царя превращается в его превосходство над всеми другими царями… Но, как мы видели, это первенство его покоится исключительно на православии его веры:

Он и верует веру крещеную…

Он стоит за дом богородицы.

…Однако это полное слияние Церкви и государства в народном сознании, при котором эпитет «святая» (вар.: «светлая»), прилагаемый к русской земле, по существу относится к христианской Церкви, не соблазняет певца на идеализацию русского царства. Оно для него отнюдь не является государством Правды. Напротив, то торжество Кривды на земле, которое составляет основной фон социальной философии певца, рисуется им в чертах, заимствованных из русского общественного строя. Певец не хочет отрывать своей аллегории от конкретной исторической действительности:

И то было у нас на сырой земле,

На сырой земле, на святой Руси.

И даже при всем религиозном значении белого царя певец не смущается прилагать титул его сана к безбожному гонителю:

Я не верую к сатане и ко дьяволу

И ко тебе, царище самодержавнище».

Глубокое убеждение, что на «сырой земле» – царство Кривды, что все земные судьи неправедны, что богатство обрекает на гибель, что всюду грех, от которого нужно бежать, определяет и излюбленные сюжеты. Это прежде всего – о Вознесении, о бедном Лазаре (имеется в виду, разумеется, притча о нищем Лазаре и богаче, и об Алексее Божьем человеке. «Бесполезно было бы искать в этой поэзии отражения хозяйственного, крепкого идеала зажиточных слоев крестьянства, без которого понимание русской религиозности было бы неполным («иосифлянство»).» К иосифлянству отношение двойственное. С одной стороны, Иосиф Волоцкий в своем «практическом богословии» слишком вел к «сближению власти Бога с властью царя», к потаканию Кривде богатых и властных, с другой стороны – им двигал «эсхатологический ужас», ярко им выраженный, мысль о том, что Страшного Суда никто не избежит, и это его отношение отразилось в духовной поэзии, посвященной Страшному Суду: «Ужас безысходный, не знающий искупления, проходящий сквозь всю русскую Божественную Комедию»; отсюда, сильный мотив, который можно было бы обозначить в общем виде как «нищий всегда прав»;

Перечисление грехов, за которые человек будет отвечать на Страшном Суде, начинается, как с самых важных, с грехов двух типов: либо с грехов против плодородия и против рода либо с грехов против церковной обрядности и ритуальности;

Грехи первого типа можно в целом описать как грехи против Матери-Земли, образа в духовной поэзии настолько мощного, что он почти поднимается до образа Богородицы, а порой совсем чуть-чуть отделяет от того, чтобы между ними возник знак равенства – сказители этого не допускают, но такой соблазн постоянно витает в воздухе. Это, конечно, прямое наследие языческих времен, когда Мать-Земля, плодоносящая, кормилица, была предметом особого поклонения. И, через нее, предметом особого поклонения становилось все то, что способствовало продолжению рода, непрерывности существования человека на земле. Отсюда, грехи такого типа как заговор на урожай или на корову, чтобы у соседей зерно не уродилось или пропало молоко, вытравливание младенца в утробе, расстройство свадеб, неуважение к родителям, тебя породившим, ставятся выше чем, например, убийство или добрачные связи. «В религии рода имеет значение не личная чистота, а объективно-природная норма половой жизни. Вот почему в перечне тяжких грехов мы не находим блуда (греха против девства), а только прелюбодеяние как извращение родового закона… Грехи против рода суть грехи против матери-земли. Придавая им нарочито-тяжкое значение в иерархии зла, народ свидетельствует о своем особом почитании божественно-материнского начала.»;

Казалось бы, здесь такое язычество и такое искажение христианства, что дальше некуда. Но именно здесь языческое поклонение земле достигает такой напряженности, что превращается в свою противоположность – в поклонение Творцу, эту землю сотворившему. «Если называть софийной всякую форму христианской религиозности, которая связывает неразрывно божественный и природный мир, то русская народная религиозность должна быть названа софийной.

В духовных стихах расстояние между Творцом и тварным миром настолько сближено, что едва ли правильно говорить даже о творении мира там,