Шрифт:
Закладка:
Так же обстояло дело и с церквами. Церкви двух великих нищенствующих орденов, францисканская Санта-Мария-Глориоза деи Фрари и доминиканская Санти-Джованни-э-Паоло, так и оставались недостроенными вот уже полтора столетия, хотя работы над ними возобновились и продолжались уже без перерывов. Между тем стали появляться другие готические здания, пусть не такие большие, но зачастую украшенные гораздо богаче. В середине XIV в. была возведена Мадонна-дель-Орто, а с ней – Санто-Стефано и Кармини, хотя фасады двух последних церквей обрели свой современный вид несколько позже. Вторая половина столетия ознаменовалась среди прочего явлением церквей Сан-Грегорио и Санта-Мария делла Карита (ныне – часть Академии). Затем в мир архитектуры, религиозной и светской, вошли Антонио Гамбелло и Ломбарди и с ними – припозднившийся Ренессанс.
На рубеже XIV−XV вв. венецианская архитектура, несмотря на все свое великолепие, еще не достигла той изощренности, которую принес наступающий век. Блистательные сооружения, при виде которых замирали в восхищении гости города, все еще перемежались целыми акрами незастроенного пространства, занятыми в лучшем случае огородами, лодочными сараями или рыбацкими лачугами. Даже в самых богатых кварталах большинство площадей и улиц оставались немощеными: зимой утоптанная земля раскисала, превращаясь в слякоть, а летом ее приходилось регулярно поливать водой, чтобы избавиться от пыли. Свиньи из монастыря Сан-Антонио по-прежнему бегали по всему городу, копаясь в земле (их свободу ограничили только в 1409 г.), а основным средством передвижения для венецианцев оставались лошади: их было куда больше, чем гондол, а конюшни дожа Микеле Стено считались лучшими в Европе.
Жители других государств, которым посчастливилось меньше, восхищались не только богатством и великолепной архитектурой Венеции, но и ее правительственной системой, вызывавшей уважение даже у тех, кому было неприятно признавать ее эффективность. Вся остальная Италия переживала эпоху деспотизма; лишь одна Венеция оставалась сильной республикой, сохранявшей превосходный порядок и конституцию, которая почти без усилий пережила все политические бури и потрясения, как внутренние, так и внешние. Верно, что большинство ее граждан вот уже сотню лет не имели реальной политической власти, а последнему бастиону этой власти – всенародному собранию – аренго – предстояло рухнуть всего через четверть века. Государственная служба была доступна для всех, а торговля и ремесла, которыми славился город, не только приносили богатую прибыль, но и давали купцам и мастерам все основания гордиться собой и испытывать законное удовлетворение. В целом мало кто из венецианцев мог всерьез усомниться в том, что власти республики не только действуют на редкость успешно, но и всей душой радеют о благе своих подданных.
Сами власти постоянно давали тому многочисленные подтверждения. Любая индивидуальная или коллективная попытка набрать силы или популярность за рамками конституционной модели мгновенно подавлялась. Церковь жестко удерживали на положенном ей месте: она исполняла исключительно пасторские обязанности и не имела ни малейшей возможности вмешаться в государственные дела. Епископов избирал сенат, а Рим только ратифицировал избрание. Институты, обладавшие политической властью, были ограничены изощренной и тщательно просчитанной системой сдержек и противовесов, затруднявшей, а чаще всего и полностью исключавшей любые злоупотребления. Основанием олигархической пирамиды и источником всех полномочий служил Большой совет; но поскольку к тому времени в нем состояло уже более полутора тысяч человек (а позднее это число возросло до двух тысяч), его пленарные заседания обычно посвящались выполнению многочисленных электоральных обязанностей, возложенных на этот орган. Повседневной законодательной деятельностью занимались прегади, теперь чаще именовавшиеся сенатом; номинально сенат насчитывал 120 членов, но на практике дополнялся множеством других высоких чиновников, неофициально присутствовавших на заседаниях. На одном уровне с сенатом, но отчасти в стороне от него работал Совет десяти (точнее, на деле семнадцати, потому что на его собраниях всегда присутствовали дож и синьория), учрежденный в 1310 г. «для сохранения свободы и спокойствия подданных республики и для защиты их от злоупотреблений личной властью». Несмотря на зловещую (и не вполне заслуженную) репутацию, которую Совет десяти приобрел в последующие века, он, как и все прочие государственные органы, тоже подчинялся конституционным ограничениям: состав его избирался Большим советом всего на полгода, а его главы-capi сменялись ежемесячно и не имели права покидать дворец, пока оставались в этой должности.
На следующей ступени политической иерархии располагалась коллегия, приблизительно схожая с современным кабинетом министров. Она состояла из шести savii grandi, «великих мудрецов» (среди которых тоже поддерживалась ротация: глава коллегии сменялся еженедельно) – троих Savii da Terra Firma, ведавших делами на материке, и троих Savii agli Ordini или da Mar, надзиравших за морскими делами и заморскими колониями. Это был орган исполнительной власти, через который проводились все государственные постановления и от которого исходила инициатива принятия большинства законов. Таким образом, в течение отведенной ему недели каждый очередной глава коллегии был фактическим премьер-министром республики.
Наконец, над всеми этими институтами стоял дож, олицетворявший венецианское государство во всем его величии, но на практике связанный по рукам и ногам своими шестью советниками – Малым советом, или синьорией. Без их надзора, одобрения и поддержки он не мог предпринять ничего; синьория же могла исполнять обязанности дожа в его отсутствие, принимая решения большинством голосов. Зато в отличие от советников (да и всех остальных государственных деятелей высокого ранга) дож оставался в своей должности пожизненно, а возможность быть избранным получал лишь на вершине долгой и достойной карьеры, за время которой почти наверняка успевал поработать на многих вспомогательных государственных постах и накопить глубокие знания и опыт во всех областях общественной жизни. Пусть он был лишь номинальным правителем (обладавшим, впрочем, ничуть не меньшей властью, чем любой другой гражданин республики), но он имел все основания рассчитывать, что его будут уважать и слушать как внутри страны, так и за ее пределами, даже если бы всякое его появление на публике не сопровождалось церемониями, своей пышностью и торжественностью почти не уступавшими византийским.
Микеле Стено был во всех отношениях достоин занять почетное место среди прочих дожей. Даже если старая и совершенно неправдоподобная легенда верна и это именно он полвека назад настолько допек Марино Фальеро бессовестными насмешками, что тот решился на погубивший его заговор, то целой жизни, посвященной благу республики, хватило бы с лихвой, чтобы искупить любые юношеские выходки. В 1379 г. Микеле отважно сражался при Поле под командованием
