Далее Бор говорит о «невозможности при самонаблюдении резко отличить субъект от объекта», что, по его мнению, дает «необходимую свободу для проявления решимости» [Там же: 38].

262

Ср. у А. Бергсона: «Эволюция в целом совершается, насколько это возможно, по прямой линии, каждая частная эволюция – процесс круговой. Как облака пыли, поднятые струею ветра, живые существа вращаются вокруг себя, увлекаемые великим дуновением жизни» [Бергсон 2001:144]. «Пыль» Федора тут же превращается в свет: «…но такая пыль, конечно, из которой делается самое оранжевое небо».

263

На эту тему см. [Долинин 2019]. В рассказе «Ultima Thule» появляются аргументы, более явно отсылающие к неопределенности, – ясновидящий Фальтер, отказываясь раскрыть, обладают ли люди бессмертной душой, приводит следующую аналогию: «Вы хотите знать, вечно ли господин Синеусов будет пребывать в уюте господина Синеусова или же все вдруг исчезнет? Тут есть две мысли, не правда ли? Перманентное освещение и черная чепуха. Мало того, несмотря на разность метафизической масти, они чрезвычайно друг на друга похожи. При этом они движутся параллельно. Они движутся даже весьма быстро. Да здравствует тотализатор! У-тю-тю, смотрите в бинокль, они у вас бегут наперегонки, и вы очень хотели бы знать, какая прибежит первая к столбу истины, но тем, что вы требуете от меня ответа, “да” или “нет”, на любую из них, вы хотите, чтобы я одну на всем бегу поймал за шиворот – а шиворот у бесенят скользкий, – но если бы я для вас одну из них и перехватил, то просто прервал бы состязание, или добежала бы другая, не схваченная мной, в чем не было бы никакого прока ввиду прекращения соперничества» [ССРП 5: 135].

264

Л. Бройль в 1923 году предположил, что материя имеет волноподобную природу, сродни свету, что привело к развитию теории корпускулярно-волнового дуализма материи.

265

Об «Ultima Thule» см. прим, ранее. Неопределенность индивидуальности в «Истинной жизни Себастьяна Найта» можно рассматривать как продолжение рассмотрения проблем идентичности, поднятых в квантовой теории. В 1931 году математик Г. Вейль «с некоторым удивлением» [Pesic 2002: 98] написал о двух «квантовых близнецах» Майке и Айке: «Невозможно сохранить определенность каждого из этих объектов так, чтобы об одном из них всегда можно было сказать “Это Майк”, а о другом “Это Айк”. От электрона даже в принципе нельзя требовать алиби!» [Вейль 1986: 296]. Двусмысленность текста порождает нестабильность, которая, сознательно или нет, имитирует неопределенность субатомного мира. Когда нам нужно сузить круг возможностей до одной, только угол зрения и акт выбора позволяют эффективно установить правила, благодаря которым эта возможность становится единственной.

266

Р. Гроссмит предлагает интересное истолкование этих отголосков современной физики в свете воззрений древнегреческих атомистов [Grossmith 1991].

267

С. Э. Суини дает обзор первых критических отзывов на эту главу и предполагает, что свою роль в ее написании сыграла дружба Набокова с Э. Уилсоном, завязавшаяся в 1940-е годы [Sweeney 1994].

268

В трагикомическом эквилистском переводе Эмбера, приятеля Круга, монолог начинается так: «Ubit’ il’ ne ubit’? Vot est’ oprosen» [ССАП 1: 301].

269

Эта машина могла в совершенстве имитировать почерк любого человека, тем самым делая всех «равными» в каллиграфическом отношении.

270

Некоторые ученые и философы критиковали А. Эддингтона и Дж. Джинса за то, что они поощряли и даже поддерживали такие метафизические фантазии. Эддингтон отвечает на критику в главах XIII–XIV «Новых путей в науке». В частности, автор отвечает на конкретные критические высказывания, содержащиеся в [Samuel 1933; Joad 1932; Stace 1934; Russell 1931].

271

Пер. Г. Барабтарло. В оригинале – stone-heavy bag; в переводе С. Ильина значимое сравнение с камнем опущено: «тяжеленный саквояж» [ССАП 3: 20]. – Примеч. пер.

272

«Камень» – возможный намек на Эйнштейна, чья фамилия по-немецки и означает «камень» (ein Stein). По-видимому, подозрительное отношение к Эйнштейну появилось у Набокова уже в период написания «Пнина» (хотя свою роль в его сомнениях могли сыграть и ранние большевистские симпатии физика). В романе также присутствует «междисциплинарный» каламбур: упоминается доктор Розетта Стоун, одна из «наиболее сокрушительных психиатрисс тех дней» (С. 44). Таким образом, идея фрейдистского ключа («Розеттского камня») к переводу (трансляции) бессознательного на язык сознания сочетается с «хитроумными формулами» теории относительности (в изложении теории относительности используется термин «трансляционное движение»). Весьма иронично, что в описании воспитания Виктора родителями-психоаналитиками рассказчик смешивает их фрейдистские представления о детстве с поиском «системы религиозного отсчета» (сугубо релятивистский оборот речи). Возможно, стремление Набокова подорвать теорию относительности обусловлено тем, что он с недоверием относился к абсолютизации ею математики как перспективного языка материалистических объяснений. Ср. в лекции «Искусство литературы и здравый смысл»: «В этом изумительно абсурдном мире души математическим символам нет раздолья. При всей гладкости хода, при всей гибкости, с какой они передразнивают завихрения наших снов и кванты наших соображений, им никогда по-настоящему не выразить то, что их природе предельно чуждо, – поскольку главное наслаждение творческого ума – в той власти, какой наделяется неуместная вроде бы деталь над вроде бы господствующим обобщением. Как только здравый смысл с его счетной машинкой спущен с лестницы, числа уже не досаждают уму. Статистика подбирает полы и в сердцах удаляется. Два и два уже не равняются четырем, потому что равняться четырем они уже не обязаны. Если они так поступали в покинутом нами искусственном мире логики, то лишь по привычке: два и два привыкли равняться четырем совершенно так же, как званые на ужин гости предполагают быть в четном числе. Но я зову числа на веселый пикник, где никто не рассердится, если два и два сложатся в пять или в пять минус замысловатая дробь» [ЛЗЛ: 468–469]. Эти замечания перекликаются с мыслями Набокова о науке, статистике и философии в RML.

273

Позже зачарованность рассказчика материальностью материи проявляется снова: рассказывая, как отец Пнина удалил угольную пылинку из его глаза, В. В. называет ее «черным атомом» и вопрошает: «Интересно, где она теперь, эта соринка? Сводящий с ума, наводящий уныние факт, – где-то ведь она существует» [ССАП 3: 158].

274

Замечание Пнина здесь согласуется не только с психологией субъектности и объектности или с квантовой