пока он стоял в темноте, прильнув к церковному окну, к его воспоминаниям уже примешивалась горечь утраты. Как только он мог подумать, что его скучные разговоры и впрямь занимают ее? Сам он оживлялся только в ее присутствии, и то, что она без него была так оживлена и весела, так упоенно кружилась в танце, перелетая от партнера к партнеру, казалось ему прямым доказательством ее равнодушия. На тех, кто танцевал с нею, она смотрела с тем же открытым, радостным выражением, которое – всякий раз, когда ее лицо обращалось к нему, – напоминало ему распахнутое окно, озаренное отблесками заката. В глаза ему бросились еще какие-то знакомые и милые черточки – а ведь он в своем глупом самодовольстве был уверен, что они предназначаются для него одного: привычка откидывать голову назад, перед тем как рассмеяться, – она словно пробовала собственный смех на вкус, – или манера медленно опускать ресницы, когда что-то волновало ее или трогало.

Все, что Итан успел увидеть, больно задело его и пробудило дремавшие в нем страхи. Его супруга никогда не выказывала признаков ревности, но в последнее время беспрестанно ворчала, что в доме все делается не так, как следует, и разными окольными путями давала понять, что недовольна своей нерасторопной помощницей. Зена всегда была, как говорили в Старкфилде, «хворая», и Фрому волей-неволей приходилось признать, что если ее хворобы не выдуманные, то для помощи по хозяйству ей и вправду нужна пара более крепких рук, чем у Мэтти.

Хозяйственными способностями Мэтти не блистала, да и в родительском доме ее мало к чему приучили. Правда, она схватывала все на лету, но при этом была забывчива, рассеянна, а главное – не относилась к своим обязанностям всерьез. Итану думалось иногда, что, выйди она замуж по собственному выбору, в ней проснулся бы прирожденный инстинкт хозяйки и ее печенья и соленья славились бы на всю округу; но работа по дому без ясной цели ничуть ее не привлекала. На первых порах все шло у нее вкривь и вкось – Итан частенько потешался над ее неумелостью, но она и сама смеялась вместе с ним, так что они быстро стали друзьями. Он старался, как мог, снять с нее часть забот – подымался раньше обычного, чтобы развести огонь в кухне, дрова приносил накануне вечером, забросил лесопилку и почти все время проводил на ферме, чтобы успеть и днем подсобить Мэтти по дому. В субботу вечером, дождавшись, пока женщины улягутся, он крадучись спускался в кухню и мыл пол, а однажды Зена застала его за ручкой маслобойки и молча пошла прочь, смерив мужа своим обычным непроницаемым взглядом.

С недавних пор он стал замечать и другие признаки ее недовольства – неопределенные, как и раньше, но явно тревожные. Как-то раз морозным зимним утром, когда он одевался при колеблющемся свете свечи – из неплотно пригнанного окна тянуло холодом, – Зена, еще лежавшая в постели, неожиданно нарушила молчание.

– Доктор не велит мне оставаться без помощи, – произнесла она своим всегдашним унылым тоном.

Он думал, что она еще спит, и при звуке ее голоса невольно вздрогнул, хотя и знал за женой привычку подолгу молчать, а потом ни с того ни с сего разражаться какой-нибудь речью.

Он обернулся и посмотрел на нее. В темноте контуры ее тела едва обозначались под ватным одеялом, а остроскулое лицо на белой подушке казалось тусклым и серым.

– Как это без помощи? – в недоумении повторил он.

– Ты же говоришь, что прислугу нам нанять не на что, а Мэтти-то не вечно здесь будет жить.

Фром снова повернулся к ней спиной, взял бритву, выпятил щеку и наклонился, пытаясь поймать свое отражение в мутном зеркале над умывальником.

– Где же ей еще жить, по-твоему?

– Возьмет да замуж выйдет, – протянула Зена.

– Пока она тебе нужна, никуда она отсюда не денется, – возразил он, энергично выскабливая подбородок.

– А я не желаю, чтоб люди говорили, будто я стою поперек дороги бедной девушке, мешаю ей выйти за такого самостоятельного парня, как Деннис Иди, – возразила Зена тоном обиженного самоуничижения.

Метнув в зеркало сердитый взгляд, Итан запрокинул голову, чтобы провести бритвой от уха к подбородку; рука у него не дрожала, но момент был ответственный, и под этим предлогом он промолчал.

– А доктор мне не велит оставаться без помощи, – снова завела Зена. – Сказал, чтоб я тебя предупредила. У него есть на примете одна девушка, вот и надо бы с ней поговорить…

Итан отложил бритву и, усмехнувшись, выпрямился.

– Деннис Иди! Ну, коли в нем вся опасность, горячку пороть рано, еще успеем прислугу подыскать.

– Как знаешь, мое дело сказать, – не унималась Зена.

Итан торопливо заканчивал одеваться.

– Ладно, будет. В другой раз потолкуем, а то я и так замешкался, – кинул он через плечо, поднося к свету свои старинные серебряные часы-луковицу.

Зена, по-видимому, поняла, что разговор окончен, и теперь помалкивала, глядя, как муж пристегивает подтяжки и всовывает руки в рукава куртки. Но когда он пошел к двери, она вдруг ядовито заметила ему вслед:

– Еще бы не замешкаться! Каждый день бы не брился, быстрей бы собирался.

Этот неожиданный выпад испугал его больше, чем туманные намеки на Денниса Иди. Действительно, после того, как Мэтти Силвер поселилась у них, он стал бриться каждое утро; но жена его в этот ранний час обычно спала или делала вид, что спит, – зимою Итан подымался затемно, – и он, как последний дурак, считал, что никакой перемены в его наружности она не заметит. По опыту прошлых лет он знал одну малоприятную особенность ее характера: она обычно не вмешивалась в ход событий и многого как будто вообще не замечала, но по прошествии недель, а то и месяцев вдруг какой-то вскользь брошенной фразой давала понять, что она преотлично все видела, взяла на заметку и сделала должные выводы. Правда, в последнее время голова его была занята совсем другим, так что всякого рода смутные опасения отодвинулись на задний план; да и сама Зена из гнетущей реальности незаметно превратилась в почти бесплотную тень. Вся его жизнь шла теперь под знаком Мэтти Силвер; кроме нее, он никого не видел и не слышал и уже представить себе не мог, что можно жить как-то иначе. Но сейчас, пока он стоял под окном и видел, как Мэтти кружится в паре с Деннисом Иди, все намеки и угрозы, которые он дотоле не принимал всерьез, сплелись в единый клубок и заполонили его мысли…

Глава II

Когда веселье подошло к концу и молодежь стала расходиться, Фром укрылся за выступом тамбура, разделявшего наружную и внутреннюю двери, и оттуда наблюдал за разъездом гостей. То и дело луч фонаря выхватывал из