– Переждем толчею здесь, а то там затопчут. Передохни, – он ладонью плотнее придавил дверь.

Мария ощущала между лопатками ноющую боль. Морщилась. Но не думала о ней и пережидать не собиралась, надо было догонять Йешуа. Однако колени с мелкой дрожью подогнулись, и она присела возле двери, прислушиваясь к улице.

Иуда опустился рядом. Он жадно ловил ее движения, нервно двигал руками, не находя им места. Внутри него поднимался жар, вскипала кровь, кожа покрывалась рябью. Потели ладони, натягивались мышцы от близости женщины, занозой засевшей в его мозгу. Никогда Мария не была так близко, как сейчас. Стоило только протянуть руку и – вот она. И – никого вокруг. У Иуды сводило скулы от желания, язык стал неповоротливым куском мяса, а мозг плавился от дикой робости, какой никогда прежде Иуда не испытывал. Он не узнавал себя.

Иуда закрыл глаза, сжал зубы, напружинился, заурчал невнятно. Громкое сопение обдало Марию. Эх, пускай все летит в тартарары, и будь что будет. Иуда сбоку навалился, придавил всем телом. Неуверенно, с вороватой поспешностью забрался липкими ладонями ей под одежды.

Мария вскрикнула и с неожиданной яростью резко ударила локтем ему по лицу. Локоть, как осколок камня, угодил в переносицу. Иуда бессвязно болезненно хрюкнул и отпрянул. Мария оттолкнулась его, сердито вскочила на ноги:

– Опомнись, Иуда! Остынь!

Но его руки продолжали цепляться за ее подол. Нервный тик пробежал по щеке. В этот миг он ненавидел красивое лицо Марии, ненавидел себя за то, что оказался слабым перед женщиной, которой хотел обладать. Его бил озноб. Иуда прятал глаза и дергался из стороны в сторону.

А когда сознание вдруг воспроизвело между ним и Марией лицо Йешуа, Иуду перекосило, как от острой кости в горле. Он окончательно понял, что никогда Мария Магдалина не будет принадлежать ему, пока живо это лицо. Мысль обожгла, судорогой прошлась по телу, стала расползаться в душе и разъедать ее. Черная муть начала медленно пожирать облик Йешуа. На мгновение Иуде сделалось страшно. Но это мгновение пролетело, как стрела.

Мария распахнула дверь и выскользнула наружу. Толпа схлынула, ее хвост убрался за поворот. На улочке остались всегдашние обитатели и паломники, расположившиеся прямо на земле вдоль стен домов и невысоких заборов.

Пройдя несколько шагов, Мария столкнулась с Симоном Петром. Тот, как и Иуда Иш-Кериййот, во время движения в толпе не терял ее из виду и раздражался, видя возле Марии Иуду. Особенно его скособочило, когда Иуда и Мария исчезли в узком проеме серого дома. Симон Петр отстал от гурьбы и стал растерянно топтаться на месте, стреляя глазами по двери.

И когда она выбежала наружу, он кинулся навстречу. Но ее сердитое лицо остановило его. Возмущенная выходкой Иуды, Мария была не в духе, ее колотило.

А Иуда в это время продолжал сидеть в доме у порога и глубоко дышал. Ноздри дрожали, как у загнанного коня, лицо и грудь горели. Он не двигался, скрипел зубами от унижения, рычал зверем. Долго отходил, пока не размяк, прикрыв глаза.

Придя в себя окончательно, завозился, согнул ноги в коленях, собираясь подняться. Но в ту же минуту услышал издевательский женский смешок. Иуда вздрогнул, насторожился, навострил уши. Сиплый смешок доносился из-за грязной занавеси. Стремительным рывком он подался вперед, отбросил мятый конец полотна и увидел за ним голое тело шлюхи. Взлохмаченная голова, круглое лицо с широким носом и редкими зубами, короткие неровные ноги с разбитыми коленями. Она призывно раскидалась на рваных подстилках, протягивала к нему руку, откровенно предлагая себя вместо Марии.

В голову Иуде ударила вспышка ужаса, щеки налились краской стыда. Он понял, что шлюха стала свидетельницей его унижения. Будто окончательно с головой втоптала его в грязь, от которой никогда не отмыться. Дикое бешенство взорвало мозг. С новой силой вспыхнула злость на Марию, на себя, на шлюху. Иуда метнулся к ней, чтобы схватить за горло, вырвать глотку и не слышать гадючьего смешка. Но она проворно раздвинула ноги, вцепилась в Иуду, как клешнями, притянула к себе. Безумие, как молния, раскололо его сознание, разорвало на части. В ярости он сдавил сильными руками женское тело, окончательно теряя рассудок. И лишь когда услышал стоны, осознал, что вошел в нее.

А потом снова все, как в тумане. Пролетел целый час. Весь час она кряхтела от удовольствия под его безудержным напором. Женское тело было податливым и охочим, а ему безумно хотелось увидеть под собою восхитительные глаза Марии.

Затем Иуда откинулся, остывая, отвернулся, не желая смотреть в некрасивое лицо шлюхи. Не хотел его видеть, не хотел, чтобы запомнилось и чтобы когда-нибудь всплывало в памяти.

Вскочил, путаясь в подстилках, поправил одежды, лютуя. Сорвал на пол сальное полотно и широко шагнул к залапанной двери. Но сзади донеслось до ушей:

– Забудь о Марии Магдалине. У тебя другая дорога. Твоя жизнь это только твоя жизнь. В ней рядом с тобой нет никого.

– Прикуси язык, шлюха! Что ты можешь знать! – передернулся и бросил через плечо Иуда.

– Я видела ее лицо, – настойчиво продолжила шлюха.

– И что с того?

– Оно без греха.

– Не бывает безгрешных людей, косматая, – ухмыльнулся Иуда.

– Будет не так, как ты думаешь, – просипела та, словно знала о нем все.

– Не суйся в чужие дела, дура! – грубо, озлобленно процедил Иуда. Сейчас он мог бы в ярости растерзать потаскуху, но даже не сделал попытки. Изнутри что-то удерживало его, мешало, отбирало покой, заставляло слушать ее слова и отвечать. – Ты совсем не знаешь меня!

– Только что я узнала тебя, – прозвучало томно, но очень твердо, и редкие зубы оголились в насмешке.

– Это был не я, это было помутнение! – рванул Иуда голосовые связки.

Громкий издевательский смешок в ответ:

– Это был ты сам! Такой ты есть! – Ее голос припечатал Иуду к месту. Ледяная оторопь окатила от макушки до пяток.

– Ты врешь! – задрожал он, покрываясь потом. – Будь ты проклята! – Иуда поджался, зарычал. В эту секунду он почуял, что шлюха не соврала ни одним словом, что она заглянула глубоко в его душу, прочитала в ней то, в чем он сам боялся себе признаться. И Иуда опрометью выскочил за дверь.

Когда та захлопнулась за ним, шлюха громко захохотала, взбивая смехом застоявшийся в углах воздух. Неторопливо поднялась с подстилок, закатила глаза к потолку и выдохнула:

– Свершилось! – Потом резко повернула голову к узкому оконному проему, вытянулась всем телом, обнаруживая у проема Прондопула в длинных черных одеждах. И, подчиняясь его взгляду, сипло