Москвы в раннее Новое время, в сельскохозяйственном отношении можно разделить как минимум на три области. В зоне хвойных лесов к северу от Москвы и в Сибири земледелие играло незначительную роль в экономике домашних хозяйств (если вообще присутствовало). На более плодородных землях, изначально занятых смешанными лесами (обширный треугольник, основаниями которого приблизительно служили Новгород, местность южнее Киева и «междуречье» Волги и Оки) выращивали неприхотливые зерновые культуры – рожь, ячмень, овес для лошадей. Урожайность здесь обычно достигала сам-3. Дополнением к рациону служили овощи – капуста, огурец, морковь, репа, свекла, лук, горох и фасоль (картофель появился только в XIX веке). Домашний скот зимой нуждался в помещениях и пище, поэтому животных было сравнительно немного, и мясо появлялось на крестьянском столе лишь время от времени. Источником белка служили дичь (лось, олень, медведь, кабан), рыба, яйца и сыр; грибы, дикорастущие растения, мед и ягоды собирали для длительного хранения; в расчете на долгую зиму готовили соленья. Как указывается в главе 17, по современным европейским стандартам это было полноценное питание.

Методы обработки земли варьировались в зависимости от географии и политических обстоятельств. В отсутствие ограничений, накладываемых государством или землевладельцами, сельские жители принимали рациональные решения, с учетом нехватки рабочей силы и обилия земли. Происходило то, что Дэвид Мун называет «экстенсификацией» сельскохозяйственного производства: семейства регулярно перемещались, осваивая новые участки при помощи подсечно-огневого метода: расчищали поле, сжигали пни и обрабатывали землю в течение нескольких лет, пока почва не истощалась (рис. 10.1). После этого совершался переход на новое место. Из-за низкого плодородия почвы деревни были небольшими. Пока крестьяне могли свободно передвигаться, а земля всегда была доступной, такая политическая экономия выглядела осмысленной. Даже когда русские и украинские крестьяне начали переселяться на более плодородные степные земли, они осваивали их схожим способом: сжигали траву, несколько лет обрабатывали участок, затем переходили на новый.

Рис. 10.1. К описанию путешествия Августина фон Мейерберга в Россию (1663) были приложены впечатляюще точные рисунки полей, домов и церквей, увиденных членами посольства на пути от Балтики до Москвы. На этой иллюстрации представлены большие деревни Спасское и Клин неподалеку от Москвы. Нью-Йоркская публичная библиотека, Отдел общих исследований

Существовало множество практик, связанных с коллективным трудом. Члены общины вместе расчищали участки под поля, сеяли, снимали урожай, молотили зерно, подбирали колосья после жатвы. Источники воды, сенокосные луга, пастбища, лес для заготовки древесины, реки и пруды находились в ведении общины. Каждая семья обрабатывала собственный надел, но обычно он состоял из нескольких узких полос на общинном поле.

В XVI веке, по мере того как все больше крестьян оказывались во власти дворян-помещиков, а власть становилась все более требовательной в отношении налогов и повинностей, мобильность крестьян в центре страны ограничивалась. Из-за долгов или «заповедных лет» они не могли переселяться в другое место. В этих обстоятельствах многие перешли к двуполью или трехполью, системам, при которых одно поле ежегодно отдыхает под паром. При трехполье на одном из полей весной высевают быстрорастущую зерновую культуру (ячмень и овес на севере и в зоне смешанных лесов, пшеницу в степных областях) и собирают урожай в августе. В конце лета другое поле засевают озимой рожью, которую собирают год спустя, в июле. Третье поле остается под паром. Затем культуры чередуются между полями. С продвижением крестьян на юг и юго-восток, в степь, климат и почва становились более благоприятными, посевной период удлинялся – но не настолько, чтобы собирать на одном поле два урожая в год, как в Европе с ее более мягким климатом. В степи существовали свои риски – например, регулярные засухи. Поэтому крестьяне восточнославянского происхождения в большинстве случаев дополняли свой рацион дарами леса, а также, где это было возможно, занимались ремеслом, животноводством и торговлей.

Для тяглового населения Московского государства – как для крестьян (помещичьих, царских, черносошных), так для горожан – главной константой существования была община. Крестьяне восточнославянского происхождения традиционно объединяли свои силы в тех или иных ситуациях, но коллективное управление всей жизнью деревни появилось только в середине XVI века. Общинность, вопреки некоторым идеалистическим утверждениям, не является неотъемлемым свойством русского характера, она стала рациональным ответом на давление извне – от крестьян требовалось все больше зерна, размер налогов также постоянно повышался. В сельской местности мужчины, возглавлявшие домохозяйства, образовывали совет, управлявший жизнью общины. Практиковались общие сходы всех членов общины, на которых решения принимались единогласно. Совет старейшин занимался организацией коллективных работ, служившей выражением и гарантией моральной экономики общины, органом, контролировавшим самодисциплину, исполнявшим полицейские функции, обеспечивавшим взаимопомощь и служившим связующим звеном между общиной и помещиками, церковью и государством.

Община была патриархальной по своему устройству, ее представлял мужчина, глава домохозяйства, которое могло включать несколько семей. Домохозяйства увеличивались и уменьшались в размерах по мере изменения продолжительности жизни, но, как правило, объединяли представителей нескольких поколений: сын приводил жену в отцовский дом, оба растили там детей, затем отец передавал сыну власть над домохозяйством или умирал. Старший сын становился во главе домохозяйства, остальные сыновья отделялись и начинали вести свое хозяйство, далее цикл повторялся. В XVIII веке для русского крестьянства была характерна так называемая восточноевропейская модель семьи – в отличие от модели, которая сложилась около XVI века в экономически более развитых странах Западной и Центральной Европы. Последняя подразумевала позднее вступление в брак – после 25 лет, поскольку мужчины и женщины откладывали деньги, чтобы иметь возможность завести свое хозяйство; многие вообще не обзаводились семьей. Ввиду высокого брачного возраста рождалось много незаконных детей, семья была нуклеарной и небольшой по размерам – из-за позднего вступления в брак и применения средств контрацепции. Согласно же восточноевропейской модели, заключение браков было повсеместным и происходило рано (для женщин – в 16–18 лет, для мужчин – в 18–20). Так как женщины выходили замуж совсем юными, незаконнорожденных насчитывалось немного, а рождаемость была высокой. Теоретически крестьянская женщина могла постоянно находиться в состоянии беременности, пока не выходила за пределы репродуктивного возраста (то есть более 20 лет), но кормление грудью препятствовало зачатию, и в среднем беременность у крестьянских женщин наступала от семи до девяти раз; столько же было и младенцев, если они выживали. Нуклеарные семьи не всегда были велики по размерам из-за высокой младенческой и детской смертности; напротив, восточноевропейское домохозяйство могло быть большим, если на протяжении какой-то части вышеописанного цикла под одной крышей вместе с главой домохозяйства проживало несколько его сыновей с женами и детьми.

В русской деревне женатая пара представляла собой рабочую единицу: домохозяйство не могло существовать, если