появление на рассвете не пошло ей на пользу, теперь она бродит по улицам, будто призрак, – услышал он рядом мягкий голос Энно. – Никому не позволено безрассудно бросать вызов потусторонним силам и не стоит и пытаться наказать их от отчаяния, как бедняжка Фиделия. Помоги мне удержать детей, если потребуется.

Карлман обернулся, чтобы посмотреть на друга.

На треснувшей деревянной маске синел, будто глаз, небольшой гладкий камешек. Но Карлман изумленно отшатнулся не поэтому. Елки-поганки, ему показалось или маска Энно вдруг приобрела тусклый блеск? Деревянное лицо словно озарилось серебристым лунным светом. Однако луна пряталась за тучами, и Карлман в ужасе оглянулся на клубящийся туман – неужели и Энно коснулся зловещий блеск? Интересно, а маска, которой он сам закрыл лицо, тоже так блестит? Чтобы убедиться, пришлось бы ее снять. Однако делать этого он не стал, потому что, даже не видя глаз друга, почувствовал на себе пристальный взгляд, в котором читался невысказанный вопрос: доверяет ли Карлман ему? Он вспомнил еще кое-что: серебряные полосы в скале под Фишбургом – секрет Гризельды, которым она поделилась только с ним. Все это, а еще смутное воспоминание о том, что маска Бульриха неожиданно защитила его перед курганом, стало решающим для Карлмана, и он истолковал странный блеск на старых масках как обнадеживающий знак.

– Во имя всех Шаттенбартов, я помогу тебе, Энно, – услышал он свои слова и задумался: знал ли старый дядюшка, из какого загадочного дерева вырезаны маски их клана?

– Тяжелые трости, они идут! Серные ваши головы, поганки вы гремучие, о, какое несчастье! Лесной царь исчез! Трутц Визельман, должно быть, заблудился, раз больше не ведет за собой зеленых духов!

Неизвестный, внезапно выскочив на середину главной дороги, объявил Марш колокольчиков. Появился он из густого тумана, который стеной стоял повсюду. Призрачные полосы потянулись тонкими серыми пальцами, жадно стремясь к одинокому глашатаю, но, не дотянувшись, растворились. Лицо этого квенделя закрывала страшная маска уродливого тролля. Словно зная, что происходит за его спиной, он вытянул руки и возбужденно замахал кулаками в воздухе, а потом, издав пронзительную трель, прыгнул вправо и скрылся в тени домов.

– Что это значит? – недовольно поинтересовался мельник. – Наверное, он перепутал Праздник Масок с зимним солнцестоянием!

– Нет, вы посмотрите, – изумленно произнесла Гортензия, – пожалуйста, смотрите!..

– Ох, пыльные сморчки, я не хочу больше ничего видеть, – отчаянно взмолилась Хульда. Затем она подняла глаза, а Карлман и Энно встали перед детьми Кремплингов, которых Тильда обняла за плечи.

Там, где только что стоял тролль, туман начал ярко светиться, в ответ на что зрители восхищенно заохали и заахали, вероятно, посчитав, что хранитель моста из Запрутья возвращается на праздник с невиданным фейерверком. Это было так похоже на образ туманной луны, серебристо-голубоватой и холодной, что зрители, не удержавшись, запели традиционную приветственную песнь, хотя и немного тише, чем обычно:

– Шляпка с ножкою грибная,

Колокольчики звенят.

Песня льется озорная,

С ней шагает наш отряд

По холмам то вверх, то вниз —

Развеселый маскарад.

Тьму сейчас прогоним мы

И все ужасы зимы,

Печь растопим докрасна,

Приходи скорей, весна.

Однако веселых голосов приближающихся звонарей, которые бы с радостью ответили на песню, не раздалось. Не забренчали и серебряные колокольчики. Никто не видел и не слышал приближения триумфальной процессии, и уже зазвучавшие было возгласы снова стихли.

Елки-мухоморки, несомненно, странное волшебство сотворил Себастьян Эйхен-Райцкер, потому что, клянусь святыми трюфелями, в мерцающей дымке появились очертания неизвестного пейзажа. Оставалось только гадать, как старому магу с великой реки удалось совершить сей подвиг, но это было чудесно, хотя открывшийся вид прекрасным было не назвать. В бесконечном изумлении квендели смотрели из-под масок на голую бурую землю, которая явно находилась не в Холмогорье. Быть может, то была Вересковая пустошь, на просторы которой Эйхен-Райцкер взирал с восточной стороны своей сторожевой башни над старой дорогой.

Тем, кто стоял в первых рядах, бесплодный, лишенный деревьев пейзаж казался столь близким, будто его можно было потрогать. Даже паутина выглядела обманчиво реальной! С дальнего хребта на равнину между лохматыми зарослями вереска спускалась одинокая тропинка. Казалось, что она ведет к большой площади Баумельбурга. Но на переднем плане висел густой туман, из которого торчало несколько высоких столбов со страшными масками на них.

Оказавшиеся среди зрителей квендели из деревни возле Жабьего Моста решили, что зловещие столбы, изуродовавшие их собственную площадь, были, вероятно, подготовлены задолго до этого дня. Оглядываясь назад, можно сказать, что эти мысли их почти успокоили. Однако было по меньшей мере четверо квенделей, которые прекрасно поняли, что происходит, и были потрясены внезапным появлением гнетущего пейзажа.

– Клянусь Эстигеном Трутовиком, сейчас начнется, – простонал Звентибольд и бросил все попытки скрыть от Тильды и остальных беспредельный ужас.

– О да, – мрачно произнес стоявший рядом старик Пфиффер, – мы проделали долгий путь и призрачные земли теперь ни с чем не перепутаем.

Одилий очень надеялся, что все останется прежним и что границы продержатся до зимы, но больше в это не верил.

Гортензия и Карлман ничего не сказали, но устремили взгляды в туманную даль, высматривая, не шевелится ли там что-нибудь.

Из переулка с жалобным воем вырвался сильный порыв ветра, поколебав мрачный пейзаж. Он ударил в туманную пустошь, будто большой камень, шлепнувшийся о неподвижную поверхность воды. Пейзаж растворился, исчезли и столбы. Однако осталась мерцающая дымка, которая сбивала с толку, если слишком долго всматриваться в призрачные колебания воздуха и следить за блуждающими огоньками, без устали пляшущими в манящем танце. На главной улице наконец появился Марш колокольчиков, выйдя словно из-под завесы брызг. Встретив его участников нерешительными аплодисментами, толпа разразилась тревожным ропотом, поминая черную трубу смерти.

С полуночи процессия значительно изменилась. Нигде не было ни факелов, ни фонарей, что могло бы объяснить холодное сияние, которое окружало бегущих из Жаворонковой рощи. Теперь с ними были незнакомцы, показавшиеся зрителям довольно странными, но никто поначалу не встревожился, ведь к колокольному шествию наверняка присоединились и другие ряженые, которых прежде не замечали на большой площади. Наверняка среди них нашлись и те, кто приберег впечатляющее появление напоследок. Некоторые фигуры было трудно различить в бледном мареве. Иногда они проявлялись более отчетливо, иногда будто таяли – лишь зимняя буря знает, как им это удавалось.

В такт шествию били барабаны, приглушенно и угрожающе, но мрачные песнопения, сопровождавшие монотонный ритм, были так же неизвестны в Холмогорье, как и грубый язык, на котором они исполнялись, – услышавшие их квендели тут же решали,