назвала свою статью Ирина Любарская, объясняя умеренные кассовые показатели «беспрецедентной пиар-кампанией»788, начавшейся за пять лет до начала проката. Трейлеры, рекламировавшие фильм, демонстрировались на различных кинофестивалях. В апреле Михалков начал бомбардировать радио и телеэкраны: один аналитический центр подсчитал, что автор появлялся на телевидении по пять раз в день. В результате пиар-перегрузки, пишет Любарская, реклама обернулась против фильма: зрителю ничего не оставалось, как пойти в кинотеатр, чтобы подтвердить выводы, которые он уже успел сделать789.

Когда в первый уик-энд фильм собрал 2,5 миллиона долларов при бюджете 55 миллионов, критикам оставалось только диагностировать причины провала. В основном они состояли в том, что «Михалкова считают уже не режиссером, а государственным чиновником»790. Публика в основном с этим согласилась. То, что Михалков превратился в общественном мнении в государственного режиссера, громогласно заявлявшего о своей любви к политике Путина, отвратило от него массового зрителя. Один из респондентов опроса, проведенного «Аргументами и фактами», сказал, что Михалков адресовал свой фильм «поколению пепси», чтобы молодые люди прочувствовали трагедию войны, но при этом он в каждой сцене выглядит абсурдно. Того же мнения придерживался и другой респондент, тоже усмотревший адресацию к тинейджерам или «поколению Next», но, по его словам, в результате получилось «полное дерьмо»; «Утомленные солнцем – 2» – «не для нормальных молодых людей, патриотов своей страны». На вопрос о том, понравился фильм или нет, ответили 1662 человека, из которых 18 процентов ответили «нет», 32 процента ответили, что фильм не смотрели и пока только собираются, а 42 процента заявили, что не смотрели и не будут из принципа791.

Итак, «Утомленные солнцем – 2» были признаны неудачей. Михалков слишком скомпрометировал себя ассоциациями с официальным брендом патриотизма. Юрий Гладильщиков, которого не пригласили на премьеру из‐за его предыдущих рецензий на картины Михалкова (включая «Сибирского цирюльника»), написал, что в фильме хватит материала, чтобы разозлить кого угодно: «Кому-то не понравится искусственная рука комдива Котова, которая как у Фредди Крюгера. Кому-то – жесточайший натурализм. Кому-то – насаждаемое им православие. Кому-то – демонстрация груди Нади Михалковой»792. Основанный на консервативном патриотизме, «классический авторитаризм», который Михалков брендировал и впервые реализовал в «Сибирском цирюльнике», перестал срабатывать.

Провал «Утомленных солнцем – 2» и успех «Стиляг» свидетельствуют о том, что «блокбастерная» история – а вместе с ней экономический национализм и возрожденная культура патриотизма – не сводятся к истории, продюсируемой государством. Акторами процесса могут быть другие силы: новое, полнокровное национальное кино вошло в жизнь благодаря законам рынка и патриотическому самосознанию нации. Возможно, Путин уловил эту связь: в декабре 2011 года после объявления о своем участии в президентских выборах он назначил своим доверенным лицом режиссера Станислава Говорухина.

Российское гражданское общество?

Способ «блокбастерной» исторической репрезентации по-разному воспринимался в обществе. Приведенное выше обсуждение «Стиляг» отражает процессы, характерные для постсоветской России. Personal Jesus и Dentitov не согласились с экранным воплощением прошлого и с тем, что оно говорит нам о настоящем. Не согласны они и с пониманием патриотической культуры, артикулированным на дискуссии в журнале «Искусство кино». Но сам факт, что они смогли участвовать в этом обсуждении в киберпространстве, посмотрев фильм в мультиплексе (премьера «Стиляг» состоялась в кинотеатре «Октябрь», которым владеет «Каро») или купив диск DVD в «Союзе» или подобном магазине, говорит о том, как сильно изменился экономический ландшафт России. В этом плане споры о «Стилягах» – как и споры о значениях прошлого и значениях российского блокбастера – подсказывают, что новая рыночная система должна рассматриваться как развивающийся процесс борьбы в символическом поле793.

Возможность вербальных споров в киберпространстве подталкивает к тому, чтобы поддержать точку зрения Орешкина на развитие в России «либерального патриотизма». В 2009 году в Коммунистической партии России состояло 150 тысяч человек, одновременно с этим соцсеть «Одноклассники» насчитывала 20 миллионов зарегистрированных пользователей; в партии Путина «Единая Россия» было 2 миллиона человек, а в соцсети «ВКонтакте» – 18 миллионов пользователей. 1990‐е и нулевые годы продемонстрировали создание новых способов коммуникации и новых способов формирования русскости. Специфические ники (Personal Jesus и Dentitov) значимы не сами по себе; важно то, что они использовались на открытом публичном форуме. В то время как на протяжении 2000‐х Путин сворачивал беспрецедентную свободу российских медиа, интернет продолжал расти и оставаться свободным от государственного влияния. Холли Семетко и Наталья Краснобородка писали, что интернет помогает интенсифицировать демократизацию стран с переходной экономикой, таких как Россия и Украина794, что подчеркивает значимость приведенных выше статистических данных. Действительно, эти данные свидетельствуют о том, что «самый большой глобальный вызов контролируемым государством медиа исходит из быстро развивающегося распространения интернета». Более того, даже государственное вещание вроде Первого канала транслирует интернет-форумы, способствуя открытым потокам обсуждений своего контента795.

Многие эксперты начали квалифицировать интернет как последний строительный блок в конструировании российского гражданского общества, ключевой момент в постсоветских политических дебатах.

Согласно некоторым экспертам, «публичная сфера» (а стало быть, и гражданское общество) в России никогда успешно не развивалась. Неудачи в попытках создания автономных пространств за рамками государственного контроля влекли за собой и неудачи в демократизации страны в начале двадцатого века, а также то, что Россия оставалась за бортом «нормального», с точки зрения европейцев, развития796.

По тем же причинам некоторые исследователи считают, что контроль Путина над медиа вместе с отсутствием широкой оппозиции «закручиванию гаек» и дальше будут препятствовать процессу демократизации797. Пессимисты рассматривают развитие исторических блокбастеров и интернет-чатов в рамках «незавершенного» проекта гражданского общества. Иначе говоря, патриотические фильмы и желание видеть историю в розовом свете помогли с помощью «нового патриотизма» построить управляемый авторитаризм, чтобы, по замечанию Даниила Дондурея на круглом столе в «Искусстве кино», вернуться к советским практикам.

Однако другие эксперты смотрят на ситуацию более оптимистично. Джозеф Брэдли призвал коллег понимать развитие гражданского общества не в перспективе того, что не произошло – он называет этот подход эссенциализмом, – а с точки зрения того, что все-таки получилось, а именно – «живой, нереволюционной жизни», возникшей в предреволюционной России798.

Если попытаться рассмотреть то, что удалось, тогда открытые дебаты в российском киберпространстве могут способствовать возникновению той «культуры соучастия», «партиципаторности», «конвергентной культуры» и «гражданского журнализма», которые Генри Дженкинс описал как существенные для