Шрифт:
Закладка:
— Мужики, гля, эта чурка с грязными сапогами на наше сено влезла!
На дороге с лёгким удивлением выстроились шестеро калачинских мужиков с вилами. Так, очевидно, я уж точно тут подзадержался. Хотя с мужиками хоть как-то можно попробовать договориться или напугать, иногда срабатывает. Я встал на верхушке стога в полный рост, вытащил бебут, зажал клинок зубами и, хрипло выдохнув «асса-а-а!», исполнил пару па зрелищной кабардинской лезгинки.
Крестьяне испуганно отшатнулись, мелко крестясь, но в этот яркий миг моей танцевальной славы на сцену вышла третья группа зрителей — наши казаки. Тот самый молодняк, что утром водил лошадей на Дон купаться. Незадачливый жених неверной Ласки и хозяин одноимённой кобылы углядел меня первым:
— Да тут басурман деревенский люд в полон захватил, кинжалом резать будет! А ну в нагайки его, хлопцы-ы!
Господи боже-е… Я кубарем слетел со стога и дал дёру в ритме всё той же лезгинки, поскольку прилипчивая вещь и сразу не отпускает. Вслед за мной, подобрав юбки, ринулись бабы, за ними, с вилами наперевес, расхрабрившиеся мужики, а уж следом развёрнутой лавой с полсотни босоногих станичников в белых рубахах и штанах с лампасами. Да если по моей спине эдакому стаду всего один разок и пробежаться, так уж пожалте хоронить в овраге как «неопознанное тело, христианского погребения не заслуживающее».
Но, как оптимистично утверждают мудрые историки прошлого, из каждого положения есть как минимум два выхода. Я мог свернуть налево и успеть добежать до окраины села, прилюдно убивать не будут. Ну, может быть, не будут. А могут запросто и… Либо гнуть вправо, уйти в рощу, оторваться от лошадей и спрятаться до темноты на кладбище. Или ещё можно…
— Таки да! Сюда, Илюшенька, шевелите нижними конечностями.
С крутого берега Дона мне яростно махала руками знакомая фигура старого еврея. И чёрт же меня дёрнул послушаться…
— Вы успели? Я с вас горжусь! Знаете, ой, в ваши годы я тоже весь был о-го-го, такой шустрый, шо мама боялась, как на мне горит обувь. Вы не поверите, но оно реально искрило и валил дым!
— Какого… ты меня сюда… — запыхавшись, возопил я. — Сейчас догонят и обоих… в колбасу, в капусту, в фарш… а скажут, так и было!
— Илюша, выровняйте дыхание. Здоровье превыше всего, а вы себе, не приведи боже, так можете что-нибудь надорвать, шо уже будет обидно. Таки одна наша общая знакомая по имени Катя, шоб я пьяный в тарантас плясал «Хава нагила» на вашей свадьбе, она дала вам полезную информацию на Птицерухова?
— Не дала!
— Шо, совсем? — не поверил чёрт. — Ни информации, ни… вообще?! На вид горячая девушка, один бюст по два центнера, а такое динамо… Кто бы подумал? Таки мои соболезнования…
— Ура-а-а!!! — дружным рёвом отозвалась погоня, и я ещё помню, как успел бросить на чёрта прощальный взгляд «на том свете рога поотшибаю», и буквально в тот же момент он улыбнулся и дунул…
Меня пушинкой сдуло с яра и после эффектного двойного переворота плюхнуло в прогретую за день донскую воду! Хорошо не в омут, утонул бы, как хомяк по весне! При полной форме, с оружием и в сапогах, даже из стремнины мне бы не удалось выгрести; по невероятно счастливому стечению обстоятельств я удачно бултыхнулся в относительное мелководье глубиной по горлышко и саженками в четыре взмаха добрался к отмели, где подоспевшие казаки наперебой протягивали мне руки:
— Вылезай, характерник! А мы тут чечена ловим, тока-тока на яру стоял и ровно сквозь землю провалился!
Отфыркиваясь, мокрый как мышь, я, слава богу, успел поймать мирно уплывающую по течению папаху и вышел к нашим:
— Прохора не видели?
— А то! Он, может, с часок тому назад с дозорным десятком в село возвращался. Навродь живы все, и коней цыганских взамен наших привели, и араба генеральского тоже, — чуть заискивающе пустился объяснять мне тот же самый герой, что недавно орал «в нагайки!». — Слышь, ты это, Иловайский, ты не… ну, про Ласку мою, да не про ту, что кобыла! Ты у себя там погадай где надо, может, ей оберег какой от кобелей-то станичных? Ну, не тех, что псы, а сам знаешь. Или там мне чё полезное травное пропить, чтоб её дитёнок в меня уродился, а?
Добрый у нас народ и к женским слабостям относится по-людски. Где-то слишком строго, где-то слишком мягко, но всё не как у простого народа на Руси. К примеру, крестьянам батюшка разводиться запрещает, а у нас, казаков, развод — обычное дело. Коли муж по два года в походах, а на казачке и хата, и дети, и скотина, и старики, и всё хозяйство, да у кого ж язык повернётся её осуждать за случайный бабий грех?
Ну вернётся муж с линии, соседских бабок наслушается, да и поучит блудную жену нагайкой уму-разуму. В том смысле, что, коли блудишь, так хвостом не верти, приличия соблюдай перед станицею, а в грешном деле казак и сам не святой. Мало ли чего по Европе, да Кавказу, да Азии полюбовно наследили, как от искушения убережёшься? Вот и подходи к жене по совести, а коли простить не можешь, так и разводись, а бабу зазря не мучь…
— Мальчик у неё будет, — не думая, ляпнул я. — Только рыжий. Захочешь жениться, так скажешь всем, что это в твоего деда.
— А ты откуда знаешь, чё дед мой рыжим был? — в очередной раз простодушно удивился хлопец.
Откуда, откуда… Понятия не имею.
Мне оставалось недоуменно передёрнуть плечами, подняться к яру, приветливо кивнуть всё ещё чего-то ожидающим крестьянам с граблями да вилами и, капая на ходу, устало двинуться в село на своих двоих.
Шёл медленно и рассеянно, голова была серьёзно занята вопросом той невероятной лёгкости, с которой чёрт избавил меня от чеченской наружности. Признаю его несомненную силу (недаром ведь говорится, что самый слабый из чертей способен когтем всю землю перевернуть!): меня-то он одним нечистым дуновением поганых уст с ног сбил, но меж тем… Дунуть дунул, но заклятие ведь не читал, да и в первый раз, когда на меня мой же денщик набросился, чёрт еврейский с меня личину снять не смог. Не сумел или не захотел? А ни то ни другое!
