нет здесь родины. Где же она, если не в будущей жизни? Человек есть венец всего земного творения; но это творение не окончено. Мы – только камни, предназначенные войти в сооружение великолепного здания; мы находимся в подготовительной школе, где получаются только начатки учения; мы проходим только детский возраст того длинного века, которому имя «вечность». Смерть лишь совлечет с нас земную и грубую оболочку, недостойную нашего будущего существования.

Когда мы припомним, что люди, имевшие самое чистое сердце, непрестанно боровшиеся с врагами духовными и прославившие себя множеством побед, как, например, святой апостол Павел, не были уверены и после непрерывных трудов, что достигли совершенства, к которому стремились, когда подумаем, что Господу должно же быть приятно видеть те успехи, какие делают в благочестии Его создания, приятно видеть, как они все более и более приближаются к уподоблению Ему, тогда не сможем вообразить, чтобы Бог оставил их на половине пути к добродетели, чтобы Он в награду за их отличные заслуги даровал им смерть, уничтожение. Это было бы ужасно; это было бы несообразно с благостью и мудростью Божественной!

Очень сильное и даже поразительное доказательство бессмертия души есть беспорядок, царствующий в мире нравственном, где часто добрый человек страдает, а злой блаженствует.

Иоанн Креститель был обезглавлен в темнице по желанию нечестивой Иродиады. Ирод избивает вифлеемских младенцев, а сам умирает как царь. Вообще, история полна примеров счастливых пороков и несчастных добродетелей. Но если бы мы были облечены достаточной властью, то, конечно, наградили бы человека добродетельного и наказали бы порочного. Если же мы, будучи злы по природе, сделали бы это, то не тем ли более должен сделать то же Бог? Тот, Кто вложил в наше сердце чувство справедливости, ужели Сам сделается виновником несправедливости? И так как добродетель не награждается здесь вполне, а порок не наказывается достойно, то не должна ли быть другая жизнь, где всякому воздано будет по делам его?

Пусть не говорят, что человек добродетельный, как бы он ни был несчастлив, хотя бы был в узах, на эшафоте, на кресте, все-таки получает здесь свою награду в одобрении внутреннего голоса, который говорит ему: это хорошо! Пусть не говорят, что злой человек, хотя бы увенчан был честью и славой, хотя бы восседал за великолепной трапезой, жил среди наслаждений, получает в угрызениях совести достойную награду за свои злодеяния. Правда, что совесть одобряет или порицает; но этот голос не есть достаточное воздаяние: одобрение есть поощрение преуспевать в добре; порицание есть предостережение от зла. Если праведник переносит жестокие мучения, одобрение совести не препятствует ему чувствовать их и быть подверженным жестокой скорби. Если злой человек мучим совестью, то ему легко рассеяться среди светских удовольствий, коим он предается, и он не чувствует острия совести, пронзающей его. Если что способно поддерживать верующего в его горестях, так это надежда венца, обещанного на Небе тем, которые на земле течение скончали и веру соблюли. Если бы эта надежда не осуществилась, то добрый человек был бы созданием несчастным и неразумным. И для чего бы он страдал? Для пустого имени, для ничтожества; он был бы жертвой своей веры, своей честности, своей добродетели. Злой человек был бы тогда самым умным человеком; и он избрал бы благую часть, удовлетворяя свои страсти, поступая, как внушало ему его сердце, как казалось его испорченным глазам. И если бы он достиг того, чтобы заглушить свою совесть и ожесточить свое сердце, если бы он пил неправду, как воду, и наслаждался бы, таким образом, спокойно плодами своих пороков, то он достиг бы высшей степени мудрости. Это такие вещи, которые отвратительны для всех чувств души человеческой. Легко сказать: «добродетель получает здесь свою награду», когда философствуешь, сидя спокойно за обильным столом; но праведник, который находится в узах, в сырой и мрачной темнице, которого в будущем ожидает только эшафот или костер – получает ли он соответственное и действительное вознаграждение в сознании того, что он был верен Богу, добродетели и преуспевал до конца? Нет, Бог не ограничит этой малой, этой жалкой и почти ничтожной наградой труды и болезни человека добродетельного. Бог, Который дозволил расти плевелам среди доброй пшеницы на поле этой жизни, не для одинакового употребления предназначил их. Если Он дозволил, чтобы в этом мире было смешение благ и несчастий, то это для того, чтобы побудить человека к высоким добродетелям. Он никогда не попустил бы, чтобы одинаковая участь постигла верного исполнителя законов правды и ужасного преступника. Будет другая жизнь! Душа должна быть бессмертна!

Есть еще одно сильное доказательство бессмертия – в привязанности, которую имеют родители к детям; вот как мы рассуждаем в этом случае: отец и мать любят своих детей и, находясь у смертного одра своего дитяти, они хотели бы не только возвратить его к жизни, но сделать так, чтобы оно жило всегда, хотели бы создать ему рай и устроить его счастье навеки. А что сделали бы родители, то не тем ли более сделает Бог – Бог, от Которого родители получили эту привязанности к детям, Бог, Который не может желать уничтожения того существа, которое создано по Его образу, Бог, Который даже и тогда, когда является судиею, не перестает быть милостивым отцем?!. («Воскресное Чтение» 1866 г. Чт. в обществе люб. дух. просв. 1882 г.).

И если бы все должно было окончиться для нас в могиле, то мы не дали бы себе отчета в цели, для которой Бог даровал человеку понятие о смерти; не лучше ли было бы, чтобы Он сокрыл ее от нас, как сокрыл от животных, которые имеют только инстинкт самосохранения, но не знают, что такое умереть? Зачем напрасно пугать людей? Разве не довольно одной потери жизни? Но если мы предположим существование за гробом и бессмертие души, тогда для нас все понятно. Богу угодно было дать человеку понятие о смерти не для того, чтобы она была для него источником страха, но чтобы она внушила ему серьезные размышления о жизни, о ее цели, о необходимости приготовить себя к существованию, которое должно последовать за существованием настоящим. То понятие, какое мы имеем о смерти, мне кажется побуждением не бояться ее. Могу ли я поверить, чтобы Бог извлек нас из ничтожества для того, чтобы заставить нас бояться Его в продолжение всей нашей жизни, а потом снова ввергнуть нас в ничтожество навсегда? При таком предположении мы имели бы право сказать Виновнику всего: зачем Ты создал нас таким образом? Отними от нас этот светильник, который освещает