Шрифт:
Закладка:
Остается вопрос, какие иные критерии могут быть использованы для размещения империй на этих воображаемых осях классификаций. Важным элементом модернизации было постепенное утверждение демократического представительства в европейских метрополиях империй. Это создавало неизбежное напряжение. Ю. Остерхаммель в своем определении империи прямо указывает на этот фактор: «Империя — это большая иерархическая структура доминирования, имеющая полиэтнический и многорелигиозный характер. Устойчивость этой структуры обеспечивается угрозой насилия, имперской администрацией, коллаборацией подчиненных, а также универсалистскими программами и символами имперской элиты, но не социальной и политической однородностью и универсальностью гражданских прав». Однако была ли идея гражданских прав с самого начала универсальной даже в нациях-государствах? Она исключала не только колониальных подданных империй, но и большинство населения метрополии по критериям гендера, социального статуса и богатства. При этом в империи Габсбургов после 1867 г. и в империи Романовых после 1905 г. право на участие в выборах получило мужское население большинства периферийных регионов империи, хотя сами выборы были основаны на сословной, куриальной системе. Во Франции и Великобритании исключение различных групп населения метрополии из демократического процесса обсуждалось в прямой связи с имперской и расовой проблематикой. Один из аргументов Джона Стюарта Милля в пользу равноправия британских женщин состоял в том, что на шкале цивилизации они стоят намного выше, чем расово чуждые мужчины в колониях. Франция все время колебалась в вопросе о том, должны ли расовые отличия быть барьером для гражданства. Эта амбивалентность сохранялась и после Второй мировой войны при трактовке статуса населения Алжира, который был объявлен заморским департаментом Франции. Принципы включения и исключения в отношении политического участия, безусловно, могут служить важным критерием классификации империй для периода XIX и XX вв.
Другой важный критерий классификации империй — это их роль в мировой политике. Собственно, претензия на роль великой державы и способность оказывать существенное влияние на мировую политику — ключевая черта империй, выделяющая их среди прочих композитных политий. Венский конгресс 1814–1815 гг. формально зафиксировал неравенство участников европейского концерта, разделив их на пятерку «великих держав» (Великобритания, Франция, Россия, Пруссия и Австрия), державы «второго порядка», которые участвовали не во всех комитетах Конгресса, и державы «третьего класса», которых приглашали лишь тогда, когда речь шла о них самих. Стремление защитить свои позиции в этой иерархии, повысить собственный статус или вообще войти в «клуб», как в случае с Османской империей, оказывало существенное влияние на все стороны жизни империй.
В целом же то, что мы привычно называем между народной системой, для рассматриваемого периода было прежде всего меж имперской системой. И эта система характеризовалась довольно высокой динамикой. Например, применительно к XVIII и XIX вв. мы можем различать империи слабеющие и усиливающиеся. Некоторые империи постоянно «сжимались» (Османская, Испанская), иногда вплоть до постепенной утери имперских характеристик в течение XIX в., как Дания и Швеция. Некоторые империи фактически утеряли способность к экспансии, как Австро-Венгрия. Габсбургский министр иностранных дел граф Дьюла Андраши указал на это обстоятельство в своем знаменитом изречении о том, что «австрийская лодка полна, и неважно, добавим ли мы кусок золота или дерьма — она потонет». Другие империи, напротив, демонстрировали способность и стремление к дальнейшему расширению (Великобритания, Германия, Франция, Россия, США, Япония).
Эта динамика, безусловно, оказывала существенное влияние на многие стороны внутриполитического развития империй, в том числе имперских метрополий. Успехи в экспансии давали важные ресурсы для легитимации проекта строительства имперской нации, открывали возможности для укрепления лояльности периферийных элит и их готовности аккультурироваться и, в некоторых случаях, ассимилироваться в имперскую нацию. В Британии возможность участвовать в управлении империей подталкивали к лояльности шотландские и валлийские элиты, в России — казачью верхушку Гетманщины и немецкое дворянство балтийских окраин.
Кризис империи, напротив, подрывал прежнюю лояльность периферийных элит. В 1810-1820-х годах региональные элиты в Испании испытали сильное влияние со стороны испанских элит в колониях Латинской Америки, которые взбунтовались против метрополии из-за неравноправия своего статуса в сравнении с европейскими элитами империи. С еще более серьезными трудностями в процессе строительства нации на Иберийском полуострове и ростом каталонского и баскского регионализма/национализма Испания столкнулась сразу после потери Кубы и Филиппин в результате поражения от США в 1898 г. Элиты Каталонии, успешно осуществлявшие в это время экономическую модернизацию, пришли к выводу, что кастильцы плохо справляются с имперскими задачами, и стали требовать для Каталонии статуса Венгрии после конституционного соглашения 1867 г.
В случае Османской империи потеря периферийных владений и связанные с ней миграции мусульманского населения в центр империи дали, парадоксальным образом, важные демографические ресурсы для превращения Анатолии в турецкую «национальную территорию» и для переосмысления роли тюркского ядра в империи. (Не забудем, что практически все примеры «революционной автономизации» относятся именно к Османской империи, и все они сопровождались жесточайшими репрессиями против мусульманского населения отпадающих окраин.) Турецкая нация стала плодом усилий представителей главным образом военных элит на стадии глубокого кризиса империи. Первое поколение младотурок почти целиком состояло из уроженцев имперских окраин, которые наиболее остро чувствовали угрозу и взяли власть в тот момент, когда прежние экспансионистские проекты уже были отброшены и во главу угла была поставлена задача минимизации ущерба в ходе распада Османского государства.
Другая важная характеристика положения империй в мировом соревновании — это их периферийность или центральность в европейском масштабе. Иначе говоря, расположение имперской метрополии в центре мировой экономической системы, во многом совпадающем с пространством интенсивного урбанистического развития (бóльшая часть немецких земель, север Франции, Нидерланды, Англия), или на периферии, или полупериферии по Иммануилу Валлерстайну (Испания, большая часть Австрийской империи, Россия, Османская империя), является важным критерием для понимания динамики практически всех имперских процессов и в особенности взаимоотношений империй и национализма.
Центральное или «фланговое» положение империй имело и военно-стратегическое измерение. Д. Ливен показал, что в течение всего XIX в. ключевое значение для баланса сил в Европе имел тот факт, что Британия и Россия, находившиеся на периферии континента и старавшиеся предотвратить возникновение пан-европейской империи, имели принципиально разную структуру военной силы. Россия обладала крупнейшей сухопутной армией, а Британия — самым мощным флотом. Когда Франция в начале XIX в. и Германия в начале XX в. пытались подчинить себе материковую Европу, для успеха им необходимо было создать флот, способный конкурировать с британским, и сухопутную армию, способную противостоять российским силам на суше. Ни Франция, ни Германия не смогли решить эту двуединую задачу.
Попытка Наполеона установить имперскую гегемонию в Европе опиралась на «вооруженную нацию» и дала толчок новой,
