В Италии появляется примерно в то же самое время барон Юлиус Эвола[77]. Он, почти ровесник Генона, молодым лейтенантом, добровольцем, принял участие в Первой мировой, пошёл в артиллерию. В принципе, он такой дадаист, близок к Маринетти[78], но при этом активно искал идеологическую базу, опору в традиционализме, эзотеризме, оккультизме. Потом они, конечно, установили контакты с Геноном, но у него немного другая позиция.

Генон – это прямой выразитель клерикально-брахманской верхушки традиционалистского социума, это рупор эзотерической поповщины. Он принимает в 1912 году ислам. Естественно, ислам суфийский: становится членом тариката Шазилийа. Тарикат, который в качестве одного из своих исторических членов включал Мухйиддина ибн аль-Араби[79]. Генон ссылается на него как на своего мэтра. И ещё его мэтром является Данте, которому он посвятил потрясающую, великолепную работу «Царь мира» (La roi du monde). Он ориентируется на эти центральные фигуры, но надо иметь в виду, что вообще всё это некая конкретизация неоплатонизма. Генон становится рупором этой эзотерической поповщины, он становится шейхом.

Но ислам является антиклерикальной доктриной. Это как раз то, что я сказал: это конфликт Бытия и сознания. Либо сознание является функцией от Бытия, слито с ним, то есть Бытие – оно же есть и сознание (это версия языческая, традиционалистская), либо сознание противостоит Бытию, оно абсолютно апофатично, и в силу своего апофатизма является амальгамой, которая делает возможным отражение всего окружающего (свидетельствование за счёт чёрной амальгамы, которая не пропускает свет и даёт отражение). Это уже Откровение – это уже совсем другая линия, это линия радикалов. Радикалы стоят на платформе «сознание против Бытия», потому что сознание несёт в себе смысл, сознание отрицает констатацию, что «всё есть так, как оно должно быть, потому что это Декрет Абсолюта, за пределы которого невозможно выйти, и кто это постигает, тот является посвящённым, реализовавшим идентичность с этим Абсолютом». Авраамическое послание отрицает этот абсурд, эту бесцельность.

Но в данном случае мы говорим о традиционализме, и тут у нас есть второе крыло – это Юлиус Эвола, который является апостолом второй касты, касты кшатриев, но не радикальных кшатриев как носителей воли к Трансцендентности, а это скорее принцип стяжания[80] силы. Это эго, ориентированное на бессмертие и стяжание силы любой ценой (этакий «сакральный люциферизм»).

И в этом смысле Юлиус Эвола – антитеза Генону. Он представляет собой, скажем так, полюс эзотерического фашизма. Во-первых, он позитивно воспринял фашистскую революцию Муссолини. Но он не стал фашистом, он рассматривал фашизм как популизм, заигрывание с чернью, бюрократический этатизм, то есть государственничество, «шебуршение на низах». Когда Муссолини предложил ему стать главным редактором очень серьёзной партийной газеты, он мягко, снисходительно сказал: «Но я же не фашист, дуче». Но этот «нефашист» ездил в Германию и читал в закрытых эсэсовских кругах лекции «Арийское учение о борьбе и победе», «Языческий империализм». Серьёзные такие лекции – это предельно ясно изложенная доктрина силы, доктрина империализма, господства. Он написал ключевую книгу – если Генон пишет «Кризис современного мира», то Эвола пишет «Восстание против современного мира». Это очень толстая, серьёзная книга, где он подробно, по пунктам, разбирает, почему перед лицом традиционализма современность преступна, она феминистична, она за Égalité, Fraternité[81]. Современность является продуктом негодования рабов, их недовольства своей экзистенциальной ситуацией. Серьёзная компетентная книга, которую любопытно прочесть.

Две эти книги – «Кризис современного мира» Генона и «Восстание против современного мира» Эволы – это два столпа традиционалистского клуба. Есть, конечно, книги аффирмативного, утверждающего плана: например, «Царство количества и знаки времени» Генона уже ближе к книге «Восстание против современного мира» Эволы.

Про Генона мы поговорим, я думаю, в другой беседе, когда будем отдельно обсуждать личности наиболее крупных, фундаментальных апостолов эзотеризма, апостолов традиционализма, но сейчас мы вынуждены упомянуть, потому что говорить абстрактно о традиционализме, не касаясь имён наиболее главных фундаторов, мы не можем. Вокруг этих двух имен вырастает концентрами широкий круг последователей. У Генона был очень важный последователь Фритьоф Шуон[82] (по-моему, он швейцарец, хотя имя звучит по-норвежски: дали имя в честь арктического путешественника). Это швейцарец, который тоже принял ислам. Кстати, кроме, по-моему, Юлиуса Эволы, который открыто занимал языческие позиции, почти все остальные эзотерики-традиционалисты принимали ислам.

Они делают ставку на наиболее мощную силу современности, которую они хотят оседлать, – оседлать через суфизм, через тарикаты. Есть гигантская пассионарная сила, – она пассионарна в силу того, что стоит на радикальном фундаменте. Это люди (я имею в виду мусульман), которых полтора миллиарда человек, – знают они, не знают, грамотны они, не грамотны, но они все находятся в луче культа сознания вопреки Року и закономерностям Бытия. Вот есть Бытие, которое выступает как Рок, как судьба, как некая глобальная фатальность, но есть сознание, которое внутри меня, которое позволяет мне свидетельствовать окружающее, но это сознание связано с принципом божественности, божественного трансцендентного Субъекта, воля Которого совершенно свободна от законов, от принципов фатального Бытия. Это принцип свободы, принцип превосходства над неизбежным.

Мы живём в мире кривых зеркал, потому что у большинства людей ислам ассоциируется с чем-то фатальным. Лермонтова возьмём, – вообще всё отражение ислама в русской литературе недалеко ушло от отражения ислама во французской или немецкой: фатализм, ещё что-то. Все, противоположное исламу, собрано в «имидже» мусульманина, предъявленного западному человеку.

Почему это так? Потому что западный человек воспринимает ислам через суфизм. А это антитеза ислама. Потому что суфизм – это введение клерикального принципа с чёрного хода. Старцы, гуру, шейхи… Сакральность, старость, тождества низшей натуры и вечного круговращения одного и того же и так далее, – введение всего этого через чёрный ход. Как правило, это осколки гностицизма, которые при завоевании арабами Ближнего Востока закамуфлировались в мусульман, но сохранившие доисламский контент. Как христианство является (это неприятно услышать христианам) зороастризмом, пересказанным библейским языком, с употреблением всех дискурсивных ходов Библии, Ветхого Завета. Это иранский дуализм. Некая версия, некий извод[83] иудаизма, куда через греков и жрецов зороастризма вводится новый контент, и под видом этого извода создаётся новая религия, которую называют «авраамической», но которая от авраамизма имеет только терминологию. Ну и Ветхий Завет почему-то включён в корпус священных книг.

В исламе попытались сделать то же самое, то есть традиционалисты «влезли» в ислам и попытались его переформатировать. И поэтому внутри ислама идёт непрерывная гражданская война вот уже 1400 лет. Потому что, с одной