Ждать пришлось недолго. Появились трое всадников: есаул, подхорунжий и с ними тот давешний казак. Спешились.

Есаул кивнул Жадову. Был он небольшого роста, но коренастый, широкоплечий, как говорят – «со становой силой». Глядел спокойно, без всякой злобы.

– О чём гуторить хотел, краском?

Жадов тяжело вздохнул. Проклятые слова прилипали к гортани, их приходилось силой выталкивать наружу.

– Давай подмогну, – без усмешки сказал есаул. – Ты вояка что надо, Жадов. Знаем мы тебя.

– О как, – непритворно удивился Михаил. – Откуда ж?

– Ты в станицах с казаками по-людски говорил, а не по-звериному, – кратко отмолвил есаул. – Тебя и запомнили. Так вот, Михайло, говорю тебе, как перед Господом Богом, истинную правду, – он широко перекрестился. – Хошь верь, хошь не верь… а в Питере уже наши. Добровольцы город взяли. Вернее, заняли. Он пустой был. Все большаки-то на эскадре уплыли, да, говорят, славно их батарейцы проводили, ваши же, красные. Государь в столицу следует из Москвы. Давай, Михайло, всем по домам пора, и вашим, и нашим. Всем война эта уже вот где сидит, – он провел пальцем по горлу. – В общем, уводи отряд свой, краском. Препятствовать не буду. Даже оружия сложить не потребую. Вот, велено мне в таких случаях бумагу особую давать, подорожную, что ль, – он полез в планшет на боку. – Держи. Заранее заготовил. Сколько у тебя штыков?

– Восемьсот, – мрачно ответил Жадов.

– Остальные уже разошлись? – понимающе усмехнулся есаул.

Жадов кивнул. Гнусно и мерзко было ему сейчас, гадко, хоть в петлю – белякам на милость сдаваться!

– Ну и ладно. Петлицын, давай перо.

Подхорунжий ловко раскрыл полевой письменный прибор. Есаул развернул внушительного вида бумагу с гербовой печатью, аккуратно вывел «восемьсотъ» прописью и цифрами, после чего протянул документ Жадову.

– С ним тебе в Рязани и эшелон подгонят.

– Что, Рязань тоже?..

– Тоже, тоже. Красные оттуда ушли… точнее, как ушли… Красные звёзды сняли, теперь снова добропорядочные обыватели. В общем, не тяни, Михайло Жадов. Куда собрался, туда и направляйся. Бог тебе в помощь. Более мы не враги.

– Б-благодарю, – выдавил Жадов. Есаул коротко и проницательно взглянул, кивнул, сел в седло.

– Бог даст, свидимся ещё.

– Бог даст…

Нет нужды особо описывать обратный путь отряда Жадова. В Рязани им и впрямь удалось получить целый эшелон – два десятка теплушек. Потащились в обход Москвы, через Павелец, Узловую, Тулу – тут Жадову совсем поплохело, все мысли об Ирине, что, помогая ему, милосердно забирала война, вновь ожили, и он лежал на узких и жёстких нарах лицом вниз, чтобы только ничего не видеть.

Даша Коршунова, оставив выздоравливающего Яшу, садилась рядом, вздыхала. Молчала, ничего не делала, просто сидела, и от этого Михаилу становилось хоть немного, но всё-таки легче.

Тащились долго и уныло. От Твери – к Калуге, оттуда – Вязьма, Ржев, Великие Луки, Дно… Главный ход Николаевской железной дороги Москва – Питер до сих пор стоял разбитым, рельсы во множестве мест сняты, мосты – подорваны.

На участке Дно – Царское Село стояли долго, пропуская бесконечные «литерные» поезда, один за другим проносившиеся к столице.

– Баре возвращаются… –   услыхал Жадов брошенные с затаённой злобой кем-то из его бойцов слова. – То-то порадуются… Поизгаляются, кровушки нашей напьются…

Зажимай уши, не зажимай, а слышать всё равно придётся. Самые верные остались с Жадовым, и из питерских, и из тех, что прибились на военных дорогах – пролетарии Москвы и Харькова, Тулы и прочих градов русских. Они не смирятся с поражением. Кровь польётся снова…

А он так устал от этого.

Не надо лить кровь. Надо договариваться. Царь многое пообещал в своих манифестах, и говорят, их даже начали приводить в исполнение. Посмотрим…

Посмотрим, говорил он себе. Твердил, повторял, пока слова не начинали утрачивать значение.

И скрежеща зубами, заставлял себя встать, шёл к бойцам, говорил, что битва за свободу рабочего класса не закончена, она лишь будет теперь по-другому вестись.

Верили ли ему? Кто знает? Однако он всё равно шёл и говорил.

…В Петербурге их эшелон загнали на запасные пути далеко от главного здания вокзала. Тупик оцеплен; стояли казаки, и даже с пулемётами.

Вокруг Жадова раздались гневные крики, щёлкнули затворы – его отряд возвращался с оружием. Однако, несмотря на поднявшиеся стволы, к составу бестрепетно шагнул офицер – один и с пустой расстёгнутой кобурой на поясе.

– Господа, – он был вежлив и твёрд. – Государь помиловал всех рядовых участников смуты. Вы вольны разойтись по домам, но винтовки и пулемёты придётся сдать. Револьверы можно оставить. Чтобы вы не сомневались, я буду вашим заложником.

Отряд Жадова разоружался. Медленно и нехотя, но складывал винтовки. Бойцов не обыскивали – мол, идите на все четыре стороны. Многие накидывали гражданское поверх красноармейской формы. Жадов не стал.

Выбравшись на окраинные питерские улочки, не расходились – так и шли толпой, уже не строем, молчаливые, понурившиеся. На них косились – Жадов не обращал внимания.

Да, уверены они в себе, победители хреновы. Целый отряд мой – а ну как мы снова, и…

Нет, не получится «снова». Один раз попробовали – хватит.

Мало-помалу люди всё-таки начинали расходиться. Питерские – к семьям. Прибившиеся к отряду – вместе с теми, с кем успели сдружиться.

Возле Жадова оставались Яков Апфельберг с Дашей Коршуновой.

– Ты куда ж теперь, Михайло?

Жадов пожал плечами. Жильё своё за Нарвской заставой он, путиловский рабочий, оставил уже очень давно.

– Давай-ка с нами, – прокряхтел Яша. – У меня-то квартирка, хе-хе, защищена была от всех уплотнений и подселений. Старорежимная ещё. Всем места хватит. Там и помозгуем, что дальше делать да как жить…

Константин Сергеевич Аристов сидел в разорённых и наспех, кое-как прибранных казармах Лейб-гвардии первого батальона Преображенского полка, что рядом с Эрмитажем на Миллионной улице.

Электричества не было – лампочки побиты, светильники растащены – и потому при свечах он, сверяясь с записной книжкой, медленно выводил мартиролог.

Едва ли половина осталась от первой роты. Сгинули бесследно в урагане войны подполковники Коссарт и Ромашкевич. Тяжело раненный, был оставлен в Питере начальник корпуса генерал Немировский, а потом имя его нашлось в расстрельных списках Чека. Уже в Гатчино пуля настигла ушедшего к дроздовцам полковника Яковлева.

Имена выстраивались колоннами, словно на параде.

Погиб при прорыве из Петербурга. Погиб во Пскове. Умер от ран, полученных в Витебске. Пропал без вести в Юзовке. Захвачен в плен и, скорее всего, расстрелян в Старобельске. Погиб на реке Икорец. Георически погиб при обороне Зосимова. Пропал без вести в Харькове…