Екатеринодара попасть в Новороссийск и лечь в госпиталь, заболев той же «испанкой». На пароходе «Брюэн», под охраной индийских сипаев, нас доставили в Салоники за проволоку английского лагеря, где до нас содержались большевистски настроенные русские солдаты Салоникского фронта. Союзники по войне англичане нас обезоружили.

Из офицеров трагически закончившей свое существование батареи нужно сохранить память: Николая Д. Колоколова, Александра Клименко, Александра Иванова, Георгия Левандовского, Сергея Полякова; из юнкеров Киевского Николаевского и Михайловского артиллерийских училищ: Диденко, Винникова, Моисеенко, Паласова, Зиньковского, Богданова, Тер-Азарьева и др.; казаков станиц: Пашковской, Екатериновской, Вознесенской, Усть-Лабинской и др. Хвала погибшим, а живущим – «Алла верды». Вечная память погибшему от рук убийц – расстрелянному позже в Туапсе вместе со своими сыновьями – Кондратию Лукичу Бардижу.

А. Пермяков[140]

Моя контрреволюция[141]

В конце мая 1917 года я получил из штаба 1-го Кавказского армейского корпуса запрос, согласен ли я занять должность помощника начальника оперативного отделения в Управлении генерал-квартирмейстера штаба Кавказского фронта; в этот момент я временно исполнял должность начальника штаба 39-й пехотной дивизии, штаб которой помещался в городе Эрзинджан. Получив это предложение, я отправился в штаб корпуса к командиру корпуса генерал-лейтенанту Ляхову[142], несколько недель перед этим принявшему корпус с должности начальника 39-й пехотной дивизии. Генерал-лейтенант Владимир Платонович Ляхов, высокого роста, богатырского телосложения, 52 лет, всей своей внешностью походил на Императора Александра III. Твердый, решительный, суровый, он с первых боевых шагов зарекомендовал себя недюжинным начальником, сперва как начальник Батумского укрепленного района, затем в операции к Трапезунду; имел уже Георгиевское оружие и орден Святого Георгия 4-й степени; после Эрзерума блестяще командовал 39-й пехотной дивизией в Эрзинджанской операции, закончившейся разгромом турок.

Суровый и требовательный, он был обаятелен своей личной храбростью и необыкновенным хладнокровием. Явившегося к нему в дивизию на роль старшего адъютанта штаба офицера, кавалериста по роду орудия, только что соскочившего с академической скамьи, он принял просто, как опытный боевой офицер принимает еще необстрелянного сослуживца. Он предложил мне вступить в исполнение должности начальника штаба дивизии вместо уезжавшего в отпуск начальника штаба дивизии Генерального штаба полковника Драценко[143] и распоряжаться в пределах предоставляемой мне законом власти, совершенно самостоятельно принимая решения, но приводить их в исполнение лишь после доклада ему. Этим он на первых порах добился того, что под его руководством я приобрел уверенность, а он, в свою очередь, доверие к своему новому помощнику, не подрывая отменой моих распоряжений моего авторитета.

Насколько он считал необходимым поддерживать и защищать авторитет своего начальника штаба, показывает случай, имевший место со мной.

Вызванный по телефону начальником штаба корпуса генерал-майором Ласточкиным[144] в штаб корпуса по какому-то не важному вопросу, я – временно исполняющий должность начальника штаба дивизии штабс-ротмистр 18-го драгунского Северского полка, даже еще не причисленный к Генеральному штабу, – был принят не начальником штаба, а штаб-офицером для поручений при штабе, Генерального штаба подполковником Медведевым, с которым я и разрешил этот вопрос; возвратясь в штаб дивизии, я прошел к генералу Ляхову и доложил о причине вызова. Выслушав мой доклад, генерал как бы невзначай меня спросил, какое впечатление произвел на меня начальник штаба; я доложил, что генерал-майор Ласточкин принял меня не сам, а поручил меня принять подполковнику Медведеву. Я видел, как вскипел мой генерал, попросивший немедленно вызвать к телефону генерала Ласточкина; я от всей души пожалел подошедшего к телефону начальника штаба корпуса, так разнес его Владимир Платонович за то, что тот позволил себе так небрежно отнестись к начальнику штаба дивизии и даже не нашел времени его лично принять. Урок не прошел даром, как я убедился при последующих посещениях штаба корпуса, где меня уже всегда принимали не по чину, а по должности.

За три месяца службы с ним в штабе дивизии я привык руководствоваться мнением генерала Ляхова и теперь, получив предложение генерал-квартирмейстера штаба фронта, не хотел принимать решения без его совета. Потребовав телеграмму генквара, генерал Ляхов посоветовал не отказываться, мотивируя, что при современном положении дел на фронте в ближайшие месяцы вряд ли можно ожидать боевых действий: турки после эрзинджанских боев, как я сам мог убедиться на разведке в Харпутском направлении, за которую, между прочим, он представил меня к Владимиру 4-й степени, который, кстати сказать, я так и не знаю, получил или не получил, таким образом активных действий сами не предпримут, мы же благодаря революции также не способны к «наступлению, в результате будет затишье. Между тем работа в большом штабе, особенно в оперативном отделении, принесет мне большую пользу, а потому он советует это назначение принять. Кроме того, он высказал убеждение, что в штабе фронта сейчас будут нужны твердые офицеры, так как тут на фронте спокойней, а там все бурлит.

Два дня спустя, передав дела прибывшему вновь назначенному начальнику штаба дивизии Генерального штаба подполковнику Лошкареву, я выехал в Эрзерум. По мере удаления от фронта все явственней проступали следы великой бескровной революции: в Гассан-Кале, корпусной базе, уже замечалось падение дисциплины и растерянность среди начальства, если сравнить с порядком на фронте даже в частях, где бывали эксцессы. Так, например, в 28-м Кавказском стрелковом полку (незадолго до революции развернутая 7-я Кавказская стрелковая дивизия, из старых сроков и ратников) в отсутствие командира полка, бывшего в отпуску, произошли беспорядки, энергично прекращенные прервавшим свой отпуск командиром полковником Ивановым; при моем проезде через этот полк, стоявший в резерве корпуса, чувствовалось, что командир не сдал, и полк у него в руках – так сурово и авторитетно он продолжал держаться. В то же время в Гассан-Кале, а затем и в Эрзеруме уже чувствовалась расхлябанность.

Переночевав в Эрзеруме, устроив лошадь и вестового с назначением на Тифлис, я с вечерним поездом выехал туда.

Тифлис в эти дни еще сохранял приличный вид, он жил на проценты авторитета своего главнокомандующего генерала Юденича, который обаянием своих побед сурово, авторитетно и полновластно распоряжался в бывшем наместничестве, к большому неудовольствию комитетчиков, чьими происками он в конце концов был снят Временным правительством, перечислен в Государственный совет и замещен генералом Пржевальским, до того командующим Кавказской армией в Эрзеруме. Назначение это произошло незадолго до августовского выступления генерала Корнилова.

По прибытии в штаб главнокомандующего Кавказским фронтом и явившись по начальству, я начал свою службу в оперативном отделении управления генерал-квартирмейстера. Начальником оперативного отделения был Генерального штаба полковник де Роберти[145] – молодой, энергичный, несомненно способный и отлично подготовленный к занятию этой ответственной должности. По характеру был он