лад, а вот сир Джон Барсби был весьма мрачен. Барсби сражался на полях Великой войны, побывал в плену, а при Тагенштайне потерял брата. Балерцев он, разумеется, не любил — и это ещё мягко сказано. Но несмотря на это, в таком щекотливом деле был одним из самых надёжных людей маркизы: разве только много ворчал.

— Имперские ублюдки… — процедил он, пристально следя за берегом.

— Перестаньте, сир Джон. Во-первых, они мои друзья. Во-вторых, война давно закончилась.

Барсби только склонил голову — желая извиниться, но явно нисколько с леди Эбигейл не согласившись. Понятное дело! Военные раны не могли затянуться при жизни ветеранов — особенно если постоянно сыпать на те раны соль. Вопрос ещё, как скоро заживут они после смерти последнего из видевших войну своими глазами.

Двадцать лет прошло, а Стирлинг продолжал жить памятью о победе — которая забрала гораздо больше, чем дала. Маркиза думала, что немногие в Стирлинге понимают это лучше неё. Таковое понимание и привело леди Эбигейл в Балеарию, в земли старых врагов. Уже далеко не впервые.

Шлюпка стукнулась об деревянный пирс. Трое мужчин приблизились к ней: факелы давали не так уж много света, но и под ярким солнцем маркиза наверняка не заметила бы в незнакомцах чего-то необычного. Люди как люди, одетые небогато, но вполне прилично. Длинные клинки оттопыривали края дорожных плащей, но какой мужчина ночью ходит без оружия? Ничего необычного.

Балеарец вытянул руку с факелом, осветив лодку. Женщину он, конечно, сразу узнал.

— Добро пожаловать в Балеарию, сеньора.

Пирс оказался слишком высок, чтобы леди Эбигейл самостоятельно выбралась из шлюпки — тем более в крайне неудобном для подобных упражнений платье. Сир Джон попытался ей помочь, но при этом слишком приблизился к пирсу. Людям на берегу это не понравилось.

— Не стоит, сеньор. Уговор есть уговор: вам нельзя ступить на балеарскую землю. Мы сами. Позвольте…

Мужчина, наклонившийся к маркизе, не обладал солидными габаритами Джона Барсби — однако его руки оказались очень сильными. Балеарцы мягко подхватили маркизу и перенесли на причал, словно ребёнка.

— Будьте осторожны, миледи. — в голосе сира Джона прозвучало серьёзное беспокойство.

— Не волнуйтесь, сир. Вы помните? Четвёртая ночь, здесь же.

— Разумеется. Мы прибудем без опоздания, а до тех пор отойдём прочь от берега.

Сир Джон понятия не имел, чего ради маркиза предприняла этот вояж — быть может, успел себе нафантазировать великих опасностей в духе плутовского романа. Впрочем, не такое уж напрасное беспокойство. Ведь дело не только в статусе замужней дамы, который уже делал путешествие щекотливой историей. За малым часто прячется большое — и визит леди Эбигейл в Балеарию имел цели, которые с супружеской неверностью сравнивать смешно.

Немного полюбовавшись видом корабля в лунном свете, леди Эбигейл проследовала за встретившими её людьми. Доски пирса скрипели под тяжёлыми сапогами и изящными туфельками. Никто из мужчин не представился, имя маркизы тоже не прозвучала. Эбигейл догадывалась: едва ли в дороге её станут развлекать беседами. Не положено.

Чуть поодаль, за покосившимся сараем, ждала карета. Ясное дело: экипаж маленький, совсем неброский, однако наверняка вполне удобный. Закрытый, окна занавешены. Кучер, трое мрачных балеарцев и маркиза — больше никого.

— Немногочисленный мне положен эскорт. Я надеюсь, местные дороги безопасны?

Слова леди Эбигейл в основном были кокетством: ей хотелось завязать хоть какую-то беседу. Леди прекрасно понимала, что безопасность обеспечена как должно. Балеария ей виделась не более страшным местом, чем собственный замок. Даже в столице Стирлинга, вероятно, больше поводов для тревог.

Всякая столица полна интриг. Полна перешёптываний, тёмных углов и тёмных планов. Маркиза всегда чувствовала опасность больших городов, не будучи и сама чуждой дел в тени. Разница для неё состояла в одном: дома Эбигейл Бомонт предоставлена сама себе. Здесь же, на чужбине, имеется могучий союзник.

Неприятного вида балеарец — с остро скошенным лбом и маленькими глазами, попробовал изобразить улыбку. Получилось скорее отталкивающе, чем мило или любезно, но попытку стоило оценить.

— Рядом с нами, сеньора, опасаться вам совершенно нечего.

— Почему вы так в этом уверены? — игриво усмехнулась маркиза, забираясь в карету.

Ответ был простым, но совершенно достаточным.

— Потому что именно мы — самые опасные люди в Балеарии.

Такая компания для путешествия в Марисолему устаивала Эбигейл Бомонт полностью. Самые опасные люди на твоей стороне — что может быть лучше?

Глава 5

Всю жизнь Фелипе де Фанья тянулся к знаниям.

Десятилетия, с самого раннего детства: когда мальчика впервые оторвали от безмятежных игр под тенью апельсиновых деревьев, высаженных в саду отцовского имения, и познакомили с каким-то добродушным стариком. Отец сказал, что это — учитель.

С того самого дня Фелипе ни в чем на свете не ощущал столь сильной притягательности, как в книгах. Даже женщины почти не влекли его. Сколько Фелипе де Фанья себя уверенно помнил, столько он был снедаем лишь одним: жаждой знаний.

Было забавно вспоминать об этом в такой необычный момент, как сейчас.

Долгие годы Фелипе учился всему и у всех — благо что богатство семьи удовлетворяло любые желания, а среднему сыну графа де Фанья вполне дозволялось не готовиться к государственным делам. Фелипе безрассудно бросался в омут каждой из наук: то его увлекала одна, то другая. Он измучивал безграничным любопытством виднейших учёных мужей Ульмиса. Не удовлетворился он даже полным изучением курсов Ромельясского университета — главной обители наук в Балеарии: ещё несколько лет провёл в лимландском Зюрдене. Тамошние учёные мужи в чём-то превзошли балеарских, хотя в чём-то и уступили.

Фелипе де Фанья никогда не желал посвятить себя какой-то одной науке, как многие мужчины не готовы посвятить себя одной женщине. Философия. Право. Медицина. Астрономия. Математика. Богословие. История прошлого, насколько её возможно было изучить. Далёкие страны — насколько в Ульмисе о них имели представление. И языки, разумеется. Всё это одинаково будоражило Фелипе: каждый раз, беря в руки новую книгу, он испытывал знакомое с младых ногтей возбуждение. Казалось бы, со временем людям приедается всё — однако ему познание не приедалось.

Фелипе никогда не решался открыть книгу сразу: долго изучал пальцами переплёт, вслушивался в запах бумаги или пергамента. Это как женщину, говорят, скучно сразу же раздеть. В каждой новой книге Фелипе ждал целый мир.

Больше половины жизни Фелипе не вполне осознавал: а зачем ему все эти знания? На что он их копит? Конечно, он и сам написал немало книг, а ещё больше перевёл. Он годами читал