Захожу на посадку и, знаете, так спокойно, на горке, ну словно сажусь на свой аэродром. Рассчитываю при этом так, чтобы сесть возможно ближе к Забалуеву. Тут ведь каждая секунда дорога. Вы не забыли — мы на вражеской территории.

Приземляюсь. Беру Забалуева в створе — так, чтобы подрулить к нему напрямую, не теряя времени на повороты.

Самолет уже бежит по земле. Прыгает. Место кочковатое. Конечно, была опасность поломки. Ну что ж, остались бы двое, все же легче.

А он уж бежит ко мне, на перехват.

Самолет остановился. Момент решительный. Надо было действовать без — промедлений, секунда решала все. Беру пистолет и вылезаю на правый борт. Сам озираюсь: не видать ли японцев? Все боюсь: сбегутся, проклятые, на шум мотора.

Забалуев уже возле самолета. Лезет в кабину. Говорить нет времени. Лихорадочно думаю: «Куда бы тебя, дорогой, поместить?» Самолет ведь одноместный.

В общем втискиваю его между левым бортом и бронеспинкой. Вдруг мотор зачихал. Забалуев в этой тесноте захватил газ и прижал его на себя. И винт заколебался, вот-вот остановится. А повернуться ни один из нас не может. Вот момент! Ведь если мотор заглохнет, завести его здесь невозможно!

Но тут я даю газ «на обратно», и самолет у меня как рванул — и побежал, побежал!

Новая беда. Не отрываемся. Уж кажется половину расстояния до Ганьчжура пробежали, а не отрываемся. Понимаете! Думаю: «Только бы ни одна кочка под колесо не попалась…»

Оторвались! Убираю шасси.

Теперь новое меня мучит: хватило бы горючего. Ведь груз-то двойной.

Высоты я не набираю, иду бреющим, низенько совсем, чтобы не заметили.

Таким манером скользим мы над зеленой маньчжурской травой. Как дошли до речки, легче стало. Тут и фронт показался. Взял машину «на набор». Взвились. Ну, чорт побери, как будто выкарабкались.

Нашел я свой аэродром, сел, выскочил.

— Ну, — кричу всем, — вытаскивайте дорогой багаж!

Никто не понял, думали, что японца привез, вот история!

С. Грицевец и В. Забалуев

А когда Забалуев вылез. — такой восторг, честное слово! Ведь его в полку страшно любят. Человек он замечательный. И как командир и вообще. И семья у него замечательная. Он меня с ней после познакомил… Я его сынка увидел, про которого, помните, он мне накануне рассказывал.

— Смотри, — говорит мать, — вот дядя, который нашего папу привез. Что надо сказать?

— Спасибо, — говорит мальчик.

— Ну вот, кажется, все…

В один из горячих дней генерального наступления мы были свидетелями большого воздушного боя, происходившего над фронтом. В воздухе находилось более двухсот самолетов.

Было это утром, в ветреный августовский день.

Бой развертывался по вертикали, начиная от шести тысяч метров и до самой земли, где уже дымились обломки нескольких сбитых «японцев».

Подробности воздушного боя были с земли мало понятны. Некоторые самолеты опускались по кривой, уходя за облака, другие делали стремительный разворот, камнем обрушивались вниз, чтобы минуту спустя снова налететь на врага. Время от времени с неба доносился приглушенный расстоянием звук короткой пулеметной очереди. Встретившись и обстреляв друг друга*, советские и японские летчики разворачивались — каждый стремился взлететь над другим и «прижать его» к земле. Внезапно то там, то здесь вспыхивало пламя. На солнце блестела плоскость падающего самолета; через секунду из земли вырывался столб дыма — еще один японский самолет сбит.

В стереотрубу видны были отдельные детали боя. Особенно запомнился нам серебристый биплан какого-то советского летчика, делавший поистине чудеса. Как мы узнали впоследствии, это был самолет Грицевца.

Через два дня мы расспрашивали у Грицевца о подробностях этого боя.

— Про который бой вы спрашиваете? — сказал он припоминая, — про вчерашний? Ах, позавчера! Когда — утром или днем? Было такое дело. Поработали мы с товарищами. Как раз к другу моему привязался японец. Мучит его с хвоста. Я пошел на японца. Встретились мы с ним — лоб в лоб. Он на японский манер переворачивается вверх брюхом и строчит по мне из пулемета. Думал на этом выгадать, да прогадал. Я поднимаюсь выше и бью по нему сверху, в самую его середину. Японец выворачивается и пикирует. Я за ним. Он — в штопор, притворяется, что подбит и падает. Думаю — врешь, не вырвешься! И за ним. Смотрю, он в облачность ныряет. Я тоже. Вылезаю из облака и жму его с хвоста. Сильно жму. Вижу — он падает, на этот раз — по-настоящему. Грохается в землю и горит, как факел.

Этот день был поистине траурным для японской авиации. Советские летчики сбили сорок восемь японских машин. На всех участках фронта валялись разбитые и дымящиеся японские самолеты.

— Денек был интересный… — сказал Грицевец.

Он не докончил фразы.

Из палатки выбежал дежурный и, подняв ракетный пистолет, трижды выстрелил.

Отовсюду сбегались летчики.

— По самолетам!

Шлем на голову. Очки на глаза. Прыжок в кабину, бешеный рев винта — не прошло и двух минут, как Сергей Грицевец во главе своей эскадрильи взвился в воздух.

Через час самолеты вернулись.

— Как слетали? — спросил начальник штаба, раскрывая блокнот.

— Сбито пятнадцать. Наши вернулись все…

Грицевец сбросил парашют и пошел к палатке — легкий, улыбающийся, бодрый, словно действительно он вернулся с прогулки, а не из воздушного боя.

Один за другим к палатке штаба сходились летчики, шумно обмениваясь впечатлениями только что прошедшего боя.

Один из эпизодов воздушного боя. Наш летчик оберегает от японских истребителей своего товарища, спасающегося на парашюте.

С картины худ. П. Соколова-Скаля

Крепкая, проверенная в опасностях боевая дружба связывала пилотов эскадрильи Грицевца. Этому сильно помогал сам командир. Веселый, непосредственный, прямодушный, он высоко ценил чувство товарищества. Он умел по-настоящему любить и уважать своих боевых друзей. Ему платили тем же.

Отличный «воздушный педагог», он всегда находил точные слова, передавая свой опыт другим.

— В воздухе надо вести себя так же, как на земле — только немного хладнокровней, — сказал Грицевец одному молодому летчику, которого он вводил в бой.

… На фронт пришла телеграмма о награждении халхин-гольских бойцов орденами Союза ССР.

В списке этом на первом месте стояло имя Сергея Грицевца. Правительство наградило его второй золотой звездой Героя Советского Союза.

— Спасибо, дорогие, спасибо всем, — говорил Грицевец в ответ на поздравления товарищей. — Где поставят мой бюст? Вот не задумывался. А ведь это, знаете, вопрос. Я думаю— в Одессе. Но родился я не там. Где