Шрифт:
Закладка:
Со стороны гибильцев раздался единый удивленный вздох.
— Он что, погиб? — спросил кто-то рядом с Шаруром.
— Нет, — ответил Шарур громко, так, чтобы многие могли слышать. — Обычно бог смотрит и говорит через кого-нибудь из имхурсагов, выбирает мужчину или женщину, наиболее подходящих в данный момент. Прочие имхурсаги будут подчиняться такому человеку, зная, что в них вселился бог. А то, что он сбросил с себя это громадное тело, говорит о том, что он больше не намерен сражаться.
— Война окончена, — согласился Эрешгун. — Мы победили.
Ни он, ни его сын не приняли участие в разграблении лагеря имхурсагов на обратном пути.
— Не хочу ссориться с нашими горожанами из-за всякой ерунды, — сказал Эрешгун. — Там все равно нет ничего стоящего для обмена. Лучше уж я вернусь в наш лагерь и выпью пару кружек пива.
Шарур молча пошел за отцом.
Тупшарру и Хаббазу решили все же пошарить в брошенных шатрах. В результате Хаббазу обзавелся позолоченным шлемом, прекрасным бронзовым мечом и кинжалом с рукоятью, инкрустированной серебром. Тупшарру нашел топор с такой же инкрустированной рукоятью. С тем они и вернулись в лагерь Гибила.
— Может, мы зря не пошли с ними, — сказал Шарур Эрешгуну, с восхищением разглядывая добычу.
— Может, — пожал плечами Эрешгун. — Только я есть хочу. По мне, так пиво и хлеб ничуть не хуже. Не так блестит, но сойдет.
Хаббазу отхлебнул из кружки, поцокал языком и поклонился Эрешгуну.
— Сойдет, — повторил он, точно воспроизводя интонацию мастера-купца. — Вот слова человека, который повидал мир и знает меру.
— Да, мир я повидал, а насчет меры пусть другие скажут. Одно скажу точно: за эти годы мир снял с меня мерку, выкроил, как одежду, отрезал лишнее и обточил выступающие края. Наверное, таким я ему больше нужен.
— Верно. Мир так со многими поступает. — Хаббазу взглянул на Шарура и Тупшарру. — Однако ваши сыновья еще слишком молоды, чтобы это понять.
— Так и есть. — Эрешгун тоже взглянула на Шарура и Тупшарру, но простым отеческим взглядом.
— Вы как хотите, но я думаю, — сказал Шарур, — что наемнику Буррапи лучше бы покинуть лагерь и вообще исчезнуть. Пусть придумает себе новое имя, найдет в Гибиле таверну и снимет комнату. И лучше это сделать до того, как по его душу придут слуги Кимаша, могучего лугала.
Хаббазу склонил голову.
— Несмотря на свою молодость, советы ты даешь дельные. Я и раньше это примечал, и теперь вижу то же самое. — Он допил пиво, встал и поклонился всему семейству торговцев. — И я последую твоему совету немедля. Сделаем так, словно никакого наемника Буррапи никогда не было. Наемник кое-что получил на этой войне, теперь ему самое время сменить имя и поселиться где-нибудь в Гибиле. Потом как-нибудь в дом Эрешгуна зайдет незнакомец. Ну, кому-то он может показаться не таким уж незнакомцем… — Он еще раз поклонился мужчинам дома Эрешгуна и ушел, насвистывая ту самую мелодию, под которую так завлекательно танцевала флейтистка на площади перед храмом Энгибила.
— Пожалуй, идея и в самом деле неплохая, — сказал Эрешгун. Шарур просиял, довольный похвалой.
Насколько хороша или по крайней мере своевременна была идея, стало понятно уже через час, когда перед шатром семейства торговцев появились два самых крепких вассала лугала. Тот, что покрупнее, прорычал:
— Кимаш, могучий лугал, требует немедленно доставить к нему наемника-зуабийца по имени Буррапи. И чтобы никаких оправданий! — Для убедительности он положил руку на рукоять меча.
— Я должен извиниться, — Эрешгун встал. — Но наемника здесь нет. Я вообще не видел его с тех пор, как закончилась битва.
— Его видели в бою, — сказал посланник Кимаша. — А после боя он грабил шатры имхурсагов.
— Видно, ему попалась знатная добыча. Так что сейчас он уже, как я полагаю, на пути к Зуабу, — сказал Шарур. — Он ведь сражался не за любовь к городу, а за свои интересы.
— Он упоминал когда-нибудь человеке по имени… — первый охранник повернулся и тихо перемолвился о чем-то со вторым телохранителем, затем кивнул. — Да, по имени Хаббазу?
Все трое торговцев отрицательно покачали головами. Тогда заговорил второй телохранитель:
— Его молчание ничего не доказывает. Их могло быть двое, и они могли замышлять заговор во благо Зуабу, а следовательно, во вред Гибилу и интересам города.
— Я об этом не подумал, — сокрушенно признался Эрешгун. В общем-то Кимаш сделал правильные выводы, но к истине не приблизился.
— Вот потому Кимаш, могучий лугал, и правит Гибилом, — назидательно произнес первый телохранитель. — Он думает обо всем!
— Разумеется, — согласился Шарур. Слуги Кимаша говорили о нем, как о боге. Помнится, Инадапа, слуга лугала, говорил так же, а Инадапе хватало ума, чтобы понять: Кимаш такой же человек, как и он сам. Большинство правителей в землях Кудурру были либо богами, либо людьми, через которых говорили их городские боги. Чтобы править достаточно самостоятельно, Кимашу приходилось подражать божеству.
Однако его телохранители именно так его и воспринимали. Первый сказал:
— Могучий лугал пошлет охотников по следу зуабийца. Они его схватят и притащат к лугалу. Могучий лугал желает видеть этого зуабийца, и он его увидит. — Прозвучало это так, словно громила излагал закон природы.
— Ты прав, вне всякого сомнения, — вежливо, словно на торгах, согласился Шарур. Точно так же он соглашался, например, с алашкуррским ванаком, когда тот объяснял Шаруру нелепые требования, долженствующие разорить иногороднего торговца.
Телохранители Кимаша с важным видом удалились.
— Сын, ты действительно поступил мудро, отправив Хаббазу в Гибил побыстрее, — сказал Эрешгун.
— Честно говоря, я думал, Кимаш свяжет в уме Хаббазу и Буррапи, — ответил Шарур. — Он их и связал, только не совсем верно. Хотя, если ему удастся заполучить Хаббазу, он быстро разберется.
— А вот когда Энгибил поймет, что происходит что-то необычное? — задал вопрос Тупшарру. Он нарочно высказался довольно неопределенно на тот случай, если бог решит послушать, о чем они говорят.
Возможно, Энгибил и в самом деле услышал его, и тогда бог немедленно должен отправляться на поиски этого самого необычного. А может,
