— Что ты собираешься делать, Линур?

— Скажи, Двадцатая… я хотел сказать, Тилья, ты знаешь, кто такие оборотни?

* * *

Я мог бы запереть женщину в её камере, закрыть смотровое окно. Чтобы она не узнала, как я справился со стаей собак, и не увидела меня в образе охотника. А потом отмахнуться от её вопросов или сказать в ответ небылицу.

Но поступил иначе: рассказал Двадцатой о том, что я — не человек. Чувствовал, что чем дольше буду скрывать это, тем труднее будет признаться; что утаивать такую информацию о себе от Двадцатой — попросту нечестно. Именно сейчас настал хороший момент для того, чтобы сообщить о себе правду; и будь, что будет («Оборотней в Селене не любят»).

— То есть ты еще в лагере огоньков мог…

— Обратиться.

— … обратиться и избавиться от саламандра?

— Тогда бы с моей груди исчез знак подчинения, — сказал я. — А его…

— … сводить нельзя, — закончила за меня фразу Тилья. — Что ты собираешься делать?

Женщина смотрела мне в глаза. Держала меня за руку.

— Обращусь в охотника. Потом заманю стаю в этот подвал. Здесь они и останутся.

— Почему сюда?

— Тут я избавлюсь от стаи, — сказал я. — Чтобы мы спокойно покинули придомовую территорию. А потом и квартал. Ты не сможешь сама идти. А потому нам не нужна погоня. Лучше ускользнуть тихо, пока хозяева дома надеются на собак.

— Понимаю. Что должна делать я?

— Жди в камере. Не выходи отсюда, что бы ни случилось, пока я не закончу с псами. И не пугайся, если увидишь в смотровое окошко большого зубастого зверя. Помни, что он не причинит тебе зла. Он — это я. Обращаясь в охотника, я не теряю разум, не становлюсь более злым и кровожадным; остаюсь таким же, каким ты меня знаешь. Только выгляжу по-другому.

Тилья кивнула.

— Хорошо, — сказала она. — Я поняла. Подожду.

* * *

Для того чтобы обратиться, я ушёл в камеру, где лежало тело мужчины и забрызганные кровью кандалы. Не люблю обращаться при свидетелях. К тому же знаю, что на тех, кто видит его впервые, обращение производит неприятное впечатление.

Пропахшую кровью комнату я покинул уже в облике охотника. Мне казалось, что в подвале посветлело, а запахи многократно усилились. Да и звуков стало больше: слышал теперь не только возню крыс, но и как в саду шелестел листвой деревьев ветер, как билось там, за дверью, в груди Тильи сердце (оно зачастило, когда я прошёл мимо смотрового окна).

Дверь на улицу поддалась легко и почти без скрипа. Сперва я едва приоткрыл её. Подставил нос уличным ароматам. И сразу уловил собачьи запахи. С особым оттенком, который в своём родном королевстве не встречал ни разу. А вот в Селене с подобными я сталкивался неоднократно. Причём, чаще всего в клановых кварталах центра города.

Псы пометили все уголки сада, даже наружную поверхность дверей подвала. Явно считали округу своей территорией. Пора сообщить им о моём вторжении.

Я провёл лапой по камням, добавив к ночным звукам скрежет когтей. Он не прозвучал оглушительно громко. Вряд ли привлёк внимание людей.

А вот собаки его точно услышали. И я уверен: поняли, что кто-то вторгся в их владения. Мне осталось только дождаться появления стаи. Судя по тому, что я слышал (псы не пытались бежать бесшумно), ждать придётся недолго.

Я решил встретить собак не у порога. Приоткрыл дверь, отошёл вглубь коридора. Замер рядом с приоткрытой дверью в комнату, где у стены лежал сутулый. Это место мне не нравилось (тесно, и слишком много неприятных запахов — они меня злили). Но я сам его выбрал. Потому что хотел унести из подвала Двадцатую.

Сам я молнией промчался бы по саду, и покинул его раньше, чем собаки бы меня почуяли. Без шума. Без драки.

Хотя сражение среди деревьев доставило бы мне удовольствие. С каким наслаждением я бы порвал псов в саду, на свежем воздухе! Потом в полдюжины прыжков преодолел бы придомовую территорию и перемахнул через забор.

Но драться нельзя.

И не из-за Двадцатой.

Я склонил к земле голову и зарычал. Не только чтобы привлечь внимание собак. Ещё и от досады.

Собаки не подвели меня. Стая явилась в полном составе. Сперва я услышал шумное дыхание и цокот когтей, потом два пса нерешительно заглянули в подвал.

Огляделись, привычно робея входить в людское помещение. Но вид моих клыков раззадорил их, придал им уверенности в своей правоте и решимости, заставил позабыть о человеческих запретах. Все пять бочкообразных тел перешагнули порог и, скаля внушительного размера пасти, устремились на меня.

Славная получилась бы драка!

Жаль, что я не собирался драться.

Хотел. Но не мог.

Убедился, что обнаружен, свернул в камеру, подошёл к дальней стене. Замер под окном.

Псы не заставили себя долго ждать. Вломились в комнату всей стаей. Толкали друг друга, торопились. Не изучали обстановку, не принюхивались, не озирались — бросились ко мне.

Но не успели окружить.

Я прыгнул первым. Не в атаку — на стену.

В полёте стегнул лапой по морде ближайшего пса. Тот клацнул челюстями. А я оттолкнулся от стены, чиркнул по потолку холкой и выскочил в коридор, оставив собак в комнате.

Развернулся и прикрыл дверь. Опустил засов. Дверь тут же содрогнулась от ударов изнутри камеры.

* * *

В комнату к Тилье я вошёл в образе человека. Женщина сидела на том же месте, где я оставил её, когда уходил обращаться (хотя уверен — к смотровому окну она подходила). Поднял её с пола и на руках вынес из камеры.

В коридоре внимание Тильи привлёк гул ударов.

— Что это? — спросила женщина.

— Собаки, — сказал я. — Пытаются выбить дверь. Я запер их в той камере, где сегодня очнулся. Теперь они нам не помешают.

— Ты не убил их?

Я скривился.

— Нельзя. Я не рассказываю окружающим о том, что не человек. По разным причинам. В том числе и потому что оборотней в Селене не любят. Не хочу оставлять на телах собак следы своих клыков и когтей. А без своего главного оружия я бы со стаей не справился. Пусть живут. В конце концов, они нам ничего плохого не сделали.

Тилья обняла меня за шею, поцеловала в губы и сказала:

— Давай уйдем отсюда, Линур. Пока вслед за